Страница 60 из 148
Кирцэй и Салуки, еще не видевшие знаменитого жеребца, сгорали от нетерпения в ожидании, когда выведут его на двор для дидпатона Дадиа. А каких только пород коней они не знали и не объезжали! Что же представляет собой этот Арабия, которого им так выхваливали?! И вот их желание увидеть этого редкостного коня наконец исполнилось, когда к Кации прибыл в гости дядя владетельного князя Сванетии Таби Дадешкелиани с супругой и большой свитой.
Между одишским и сванетским мтаварами были нелады по поводу общей границы. Одишский владетельный князь много раз намеревался силой отнять у сванов спорную землю, но войско его должно было проходить через владения Кации. А он знал, что брат не пропустит его через свою землю, не позволит воевать с соседом, и упрямый, беспокойный мтавар поневоле сдерживал свой воинственный пыл.
Кация и Таби много раз пытались примирить мтаваров, но повелитель Одиши отказался выслушивать их увещания и советы. Вот почему рознь и вражда между братьями все обострялась, что причиняло немалый вред обоим княжествам. А тут еще случилось, что прибывшие для торговли в селение Джвари сваны под пьяную руку убили одного мегрельского крепостного. Это событие совсем лишило ума одишского мтавара, и он приказал не впускать более в Одиши ни одного свана. Сваны были теперь лишены возможности и привозить свой товар на базар в Одиши, и вывозить из Одиши крайне нужные им товары. Вот тогда-то они и обратились за посредничеством к Таби Дадешкелиани.
Таби и Кация решили еще раз попытаться примирить обоих мтаваров. Дидпатон Дадиа держал в большой тайне цель прибытия Таби Дадешкелиани. И хозяин, и гость опасались, чтобы противники примирения мтаваров, гревшие руки на их вражде и раздорах, не разгадали их замысла и не помешали им в их добром намерении. Поэтому они распространили слух, что Дадешкелиани прибыл на землю Кации для того, чтобы посмотреть его прославленного жеребца Арабию.
Сванский князь был таким же страстным любителем породистых коней, как Кация. Каких только скакунов не было в его конюшнях! Ради хорошего коня он готов был отдать все свое золото, не пожалел бы и самой души. У него было больше табунов, чем стад овец, коз и крупного скота…
Таби Дадешкелиани был высокий, плотный, широкоплечий человек средних лет, гордого и надменного вида. Курчавые, густые волосы его были откинуты назад, открывая непомерную высоту его и без того высокого лба. Он был одет в чоху серого цвета, украшенную позолоченными газырями и галуном, подпоясан отделанным золотом поясом.
Оба вельможи сидели на балконе со своими женами и детьми, там же находились и другие гости, приглашенные соседние князья. В ожидании, когда выведут Арабию, на дворе толпились дворцовые слуги, пекари, повара, оружейники. Кирцэй и Салуки стояли рядом, не отводя глаз от конюшни, откуда главный конюший должен был вывести Арабию. А позади них стояла Махария, гордая своим новым платьем и блиставшая красотой.
И вот, наконец, Атанас Аланиа вывел во двор жеребца. Спина Арабия была покрыта попоной из шкуры леопарда. Четыре лапы леопарда свисали по его бокам, хвост лежал на крупе.
— Вот он, красавец… — прошептал Кирцэй и в восторге толкнул Салуки локтем. Он не знал, что позади стоит Махария, иначе даже и не посмотрел бы на коня.
Не знал этого и Салуки. Но Махария не смотрела на коня, все ее внимание было поглощено Кирцэем. Ведь Кирцэй еще не видел ее в новом платье. Если бы хоть раз повернул голову, думала Махария, с трудом сдерживая волнение.
Арабия, видно, был не в духе. Главный конюший обеими руками натягивал узду, с трудом сдерживая животное. Конь то фыркал, то рычал, то бил сильными ногами о землю, и его взлохмаченная грива свидетельствовала о снедавшем его беспокойстве.
Таби Дадешкелиани в волнении перегнулся через перила, перегнулась и его супруга Мариам, сестра имеретинского царя. И муж, и жена были явно поражены красотой коня.
Кация сразу приметил, что конь сегодня не в духе. Приметили это и его сыновья, и госпожа княгиня. А жеребец все сильнее рвался из рук, и Атанас Аланиа уже с трудом сдерживал его. Кирцэй, не отводивший глаз от жеребца, вдруг понял, что главный конюший уже не в силах подчинить себе коня. Вот Арабия грозно заржал, сильно вздернул голову, поднялся на дыбы и вырвал узду из рук Атанаса Аланиа. Главный конюший споткнулся, не сумел удержаться на ногах и упал. Жеребец чуть повернулся, взглянул на поверженного конюшего, оглушительно заржал, грозно напрягся и, словно камень, пущенный из пращи, кинулся вперед, в тот конец двора, где стояли Кирцэй и Салуки и позади них Махария. Устрашенные видом коня, слуги вмиг разбежались. Убежала и Махария, только Кирцэй и Салуки не тронулись с места. Махария, чуть отбежав, повернулась и в ужасе смотрела, с какой головокружительной быстротой приближался жеребец к братьям-черкесам. Махария пронзительно вскрикнула и закрыла лицо руками. Но Кирцэй быстрым движением ухватил обезумевшего жеребца за узду, закинул узду ему на шею и вспрыгнул на спину.
Весь двор облегченно вздохнул.
Стоявшие на верху лестницы Кация Дадиани и Таби Дадешкелиани тоже перевели дыхание. Кация сразу же услышал пронзительный крик Махарии, увидел, как она стоит, закрыв лицо руками и застыв от страха, и направился к лестнице. За ним последовал Таби Дадешкелиани. Но тут они увидели, как Кирцэй вскочил на спину коня, и остановились.
Конь совсем обезумел, пытаясь сбросить всадника, но Кирцэй словно клещами сжал ногами брюхо коня, прильнул к его шее, склонил голову к его уху. Знай, мол, Арабия, это я — Кирцэй Акаби, и с такой силой скрутил ему шею, что конь невольно прижал голову к груди и мгновенно сдался, подчинился руке всадника и уже не пытался вырваться, он прыгал на одном месте и бил копытами землю. Кирцэй ласково похлопал его ладонью по шее, потом повернул к дворцу и повел рысью.
Дадиани и Дадешкелиани и все находившиеся на веранде с восторгом смотрели, как красиво Кирцэй вел коня. Черкес остановил Арабия у самой лестницы, спрыгнул на землю и, держа узду в левой руке, стал как вкопанный и снял с себя шапку.
— Это не конь, а каджи, дидпатон Дадиа, — сказал он, затем приветствовал Таби Дадешкелиани и добавил: — Хороший каджи, патони.
— Ты, оказывается, куда больший каджи, чем этот конь, парень, — сказал Таби Дадешкелиани, вынул из чохи газырь с золотой верхушкой и перебросил Кирцэю.
Кирцэй поймал газырь на лету.
— Не достоин я этого, патони.
А Кация смотрел на робко подошедшую Махарию. Испуганная девушка показалась ему сейчас еще более прекрасной, чем тогда, в саду. Затем он повернулся к Кирцэю:
— Ты достоин, парень, достоин, — сказал он с доброй улыбкой.
Кация Дадиани и Таби Дадешкелиани, медленно прогуливаясь по садовой аллее, беседовали о положении дел. Кация был обеспокоен поведением брата и поделился своей тревогой с Таби. Согласились на том, что нужно подождать более подходящего времени и еще раз сделать попытку усмирить беспутного и воинственного мтавара…
Стоял спокойный, ясный вечер, пронизанный одурманивающими ароматами зрелой одишской осени. Густо порыжевшие деревья пестрели плодами самой различной окраски. Агатом и янтарем сверкали виноградные лозы. В ветвях деревьев пели соловьи. Так прекрасен был этот соловьиный щебет, что Кация и Таби Дадешкелиани невольно остановились.
Вдруг из-за кустов они услышали чьи-то голоса.
Кация Дадиани сразу же признал: это были голоса Махарии и Кирцэя. Он отвел ветку: Кирцэй и Махария снова стояли вдвоем у того же лимонного дерева.
— Счастливее нас нет никого на свете, Махария…
Кация Дадиани кивнул своему другу и, как заговорщик, приложил палец к губам.
— Соловьи счастливее нас, Кирцэй.
— Почему соловьи счастливее нас, Махария?
— Соловьи свободны, у них нет патони…
— И все же счастливее нас нет сейчас в мире человека, Махария.
— Почему это — нет счастливее, Кирцэй?
— Не знаю, Махария, а только счастливее меня нет человека на свете.