Страница 59 из 148
— Я не смотрю на тебя, Махария.
— Нет, смотришь, Кирцэй, — смеялась девушка. — Отверни лицо в сторону, а не то я снова убегу.
— А я опять догоню тебя, Махария.
— А ведь это я научила тебя бегать, Кирцэй!
— Да, это ты научила меня, Махария.
— И прыгать я тебя научила!
— И прыгать ты меня научила, Махария…
— Теперь ты можешь быть гончей у дидпатона Дадиа.
— Могу, Махария, — рассмеялся Кирцэй.
— Ха-ха!.. Кирцэй — гончая!
Из кустов выскочила козуля, увидела их, испуганно прянула в сторону и тотчас же скрылась.
— Лови, лови козулю, Кирцэй-гончая!
Едва Махария успела сказать это, как из кустов выскочил самец козули и бросился вслед за самкой.
— Лови же, скорей лови козулю, Кирцэй-гончая!..
— У нее и без меня нашелся ловец, — засмеялся Кирцэй. — А у меня есть своя козуля… и я уже поймал ее, Махария.
— Неужели поймал? С одного прыжка не ловят, Кирцэй!
Махария гордым движением откинула голову, грудь ее выдалась вперед, и Кирцэй с трудом удержался, чтобы не прижать девушку к своей груди, не впиться в полураскрытые, красные, как земляника, губы.
— И все-таки я уже поймал мою козулю, Махария.
— Нет, не поймал ты свою козулю, Кирцэй. Дидпатон Дадиа никому не позволит ловить своих козуль в заповеднике.
Случилось так, что Кация в это время прогуливался в своем саду, услышал их голоса, остановился, отвел ветки куста и увидел стоявших неподалеку Кирцэя и Махарию.
— Я и сам боюсь, что дидпатон Дадиа не позволит мне завладеть козулей из своего заповедника, Махария, — печально сказал Кирцэй.
— Что же делать, Кирцэй? — дрожащим голосом отозвалась Махария.
— Не знаю, право, не знаю, Махария…
— А чего тут знать, Кирцэй, — отбросив страх, сказала Махария, и ее прекрасные глаза загорелись, как солнце. — Похитить у дидпатона Дадиа должен ты свою козулю, Кирцэй.
— Посмею ли я так оскорбить дидпатона Дадиа, Махария?
— Будь я парнем, я сказала бы тебе, как поступить, Кирцэй.
Кация с отеческим чувством смотрел из-за кустов на девушку и парня и подивился: почему до сих пор не видел этой красивой девушки?
Махария словно учуяла, что кто-то на нее смотрит, и опять стыдливо прикрыла чуть обнаженное бедро рукой. Кация опустил ветку и продолжал свой путь. Нет, не посмею я так оскорбить дидпатона Дадиа? Славный парень этот черкес! Кация удовлетворенно улыбнулся. Да и девушка хорошая, смелая! Он не знал ни имени ее, ни фамилии, ведь во дворце столько дворовых женщин и девушек! Как они подходят друг к другу, словно друг для друга созданы! Похить у дидпатона Дадиа свою козулю, парень… Молодец девчонка! Вернувшись во дворец, Кация тут же захотел узнать, кто эта девушка, чья она дочь, что делает во дворце, под чьим началом служит. Он вызвал няньку, описал ей девушку, сказал, что зовут ее Махарией.
— Ее зовут Татия, дидпатон Дадиа. Дочь Какутиа Какулиа. Зовут ее и Махарией. Такая трудолюбивая, добрая, живая девушка, у нее в руках все так и горит.
— Сегодня же выдай ей новое платье. На ней порванная одежда. Жалко девушку, такая пригожая…
— И верно, жалко, дидпатон Дадиа, — улыбнулась нянька. — Положим, в обиду не даст себя. Но делу предана. Без дела ее не увидишь.
На следующий день Кация приказал мсахуртухуцеси перевести Кирцэя и Салуки из Галускари обратно во дворец. Их назначили в помощь мсахуртухуцеси. Вскоре Кация еще более приблизил к себе братьев. Их приставили к абхазцу-сокольничему, они натаскивали ястребов, соколов и собак, Кация брал их с собой на охоту и на рыбную ловлю, назначал виночерпиями на пиру.
Кация всегда вставал на рассвете. На обширном дворе он тренировался сам и тренировал своих сыновей. Они метали копья, стрелы, хлестали бичом, прыгали через широкий ров, через высокий забор; сидя на коне без узды, рубили мечом попеременно слева и справа толстые связки прутьев, насаженные на копья, с громким кличем "Гей вара", — "Встречай меня, турок!"
Кирцэй и Салуки с восторгом смотрели на эти тренировки дидпатона Дадиа. Колья с насаженными на них связками прутьев стояли близко друг к другу, и от всадника требовалась немалая сноровка, чтобы с быстро летящего коня после одной разрубки успеть снова взмахнуть мечом и рассечь следующую связку. Ни один прут не выпадал при этом из падавшей на землю связки. Так бритва рассекает нить. Сын Кации с одинаковой силой и ловкостью владел обеими руками. Каждое упражнение, каждый прием выполнял он, сидя в седле. Метал копья, стрелы, с седла же рубил секирой, мечом, спускался по крутому, как стена, склону.
Одишцы сражались с врагами только в конном строю. Пешего боя они не признавали. И всадник и конь долго и упорно тренировались для войны, и потому одишцы всегда побеждали врагов. С детства изучали они воинское искусство. Едва мальчик мог удержать в руке мяч, как отец начинал тренировать его и брал с собой на войну — еще незрелого, но уже обученного искусству боя. Вместе с отцом или дедом мальчик переплывал широкие и бурные реки, переправлялся через непроходимые болота, переносил жару и холод, голод и жажду.
Так рос и закалялся сам Кация с детских лет, так растил и закалял он своих сыновей. Как только рождался у него сын, еще грудным ребенком отдавал он его кормилице и до десяти лет оставлял в семье крепостного крестьянина, где господский ребенок во всем делил долю крепостной семьи.
Дворяне, свободные и крепостные всегда были готовы к встрече с врагом. В поместье дидпатона Дадиа не было ни одного крестьянина, который хоть раз в месяц не тренировался бы для боя, не имел бы боевого коня, оружия и доспехов, не держал бы постоянно наготове запаса еды, телегу, упряжку и лошадь.
И знатные, и простолюдины равно стремились идти в бой с добрым конем и удобным седлом, с исправным оружием и в славных доспехах. Вслед за войском гнали коров, быков, овец и коз, везли копченую рыбу, вяленое мясо, сыры, чурчхелы, сушеные фрукты, вино, рыбу, муку, посуду и даже тонэ[28] для того, чтобы каждый день выпекать свежий хлеб, котлы, чтобы варить мамалыгу, сковороды, чтобы выпекать лепешки с сыром. Перед боем, который сулил смерть или победу, полагалось сытно покушать и выпить. Славная смерть в бою приравнивалась к победе, и потому воины не боялись смерти.
Перед тем, как отправиться на войну, каждый стремился показать себя с наилучшей стороны перед родными, знакомыми и даже незнакомыми, устроить самый веселый пир, покрасоваться в нарядной одежде, лучших доспехах, на лучшем коне; воины зазывали друг друга в гости, делали друг другу подарки, каждый по своим достаткам — князь, дворянин, свободный и крепостной. Ночи они и на войне проводили, в пирах: ночью не сражались, доверяя врагу, да враг никогда и не осмелился бы вступить в ночной бой.
Мтавар обязывал во время войны каждую крестьянскую семью выставлять одного мужчину, Кация — двоих. Обычно именно его войско увенчивало войну победой.
Тренировался Кация на кабардинском коне, но раз в месяц он усаживался на Арабию. Коню было три года, он был чистой арабской породы. Кация за бешеные деньги купил его у купца-турка. Смольно-черная короткая шерсть коня ослепительно сверкала, еще более черная грива рассыпалась по длинной шее, поджарые, как у гончей, бока, высокие, тонкие ноги, маленькие, чутко настороженные уши, умные, выразительные глаза. Был он чрезмерно горяч, а порой и зол. Кроме главного конюшего Атанаса Аланиа, никого не подпускал к себе, кроме Кации, никому не давал садиться на себя. Держали его в отдельной конюшне: не мог ужиться с другими конями…
Когда Атанас выводил Арабию на тренировку, все во дворце — и стар и млад — высыпали во двор. Удивительно покорным своему хозяину, послушным и доверчивым был этот строптивый жеребец. Завидев Кацию, конь издавал такое радостное, такое громкое ржание, будто оно исходило от доброй сотни жеребцов. Когда Арабия вставал на дыбы, его пугались и люди, и звери, а главный конюший, низкорослый, но крепкий, коренастый человек, державший жеребца за узду, отрывался от земли…
28
Печь для выпечки грузинского хлеба.