Страница 49 из 148
— Уходят, — сказал Кваци и направился к двери.
— Кто уходит? — спросила Нати.
— Те люди… Чтоб они ослепли и навсегда потеряли дорогу сюда.
— Кваци! — взмолилась Нати. — Скажи мне правду, Кваци.
Но Кваци уже не было в хижине.
В тот день никого из пленных не отпустили домой. Измученные люди напрасно ждали до самого вечера, что вот-вот их построят и Джонди, обходя строй, скажет: "Уйдешь сегодня". Но оказалось, что Джонди и Кваци уехали из лагеря. Куда? Этого никто из пленных не знал, А люди Хурциа на такой вопрос не отвечали. Не отвечали они и на другой.
— Когда же нас отпустят? — спрашивали пленные у тех, кто раздавал им еду.
"Не знаю", "Это меня не касается", — отвечали одни, а другие либо просто молчали, либо, пожимая плечами, говорили: "Отчего вы спешите? Мы вас кормим и поим. И не все ли равно, сегодня ли вас отпустят или завтра?"
Так они говорили пленным, словно сами позабыли, что такое родной дом.
А может, и забыли.
Раздав пленным пищу, эти люди разошлись по своим пацхам и до самого вечера уже не показывались на улице. Видимо, им не велено было общаться с пленными.
Наступил вечер. Стража отпустила собак, и, как только кто-нибудь из пленных приближался к изгороди, псы набрасывались на него и отгоняли прочь.
"Почему нас сторожат собаки? — спрашивали друг друга пленные. — Куда ушел Хурциа с большинством своих людей? Что происходит в лагере и за его стенами? Что нас ждет?"
Уже совсем стемнело, когда один из людей Хурциа, должно быть начальник стражи, сказал впавшим в отчаяние пленным, что у переправы были замечены турецкие лазутчики, они, видимо, ищут лагерь, а Джонди и Кваци пытаются там в горах и лесах сбить их со следа.
— Джонди сказал, что вернется поздней ночью и потому сегодня отправки не будет.
Такое сообщение никого не успокоило. Значит, янычары близко. А что, если они найдут лагерь? Что тогда?
Все же к полночи изнуренные люди уснули. Только Нати не спала. Она много раз подкрадывалась к пацхе Джонди. У дверей хижины лежала огромная, как барс, собака. Услышав шаги девушки, она поднимала голову и так смотрела на нее, что у Нати душа уходила в пятки. Девушка поспешно возвращалась к хижине Кваци, садилась возле спящего брата, и это ее немного успокаивало. Но проходило некоторое время, и какая-то сила толкала Нати: Встань! Пойди посмотри, может, уже возвратился Джонди.
На пятый или шестой раз собаки у пацхи не оказалось. "Пришел". Нати осторожно открыла дверь. Лунный свет проник в пацху, и Нати увидела Джонди. Он лежал по обыкновению обнаженный по пояс, его пистолеты и кинжал были сложены у изголовья. Нати никак не могла решить: подойти ли ей к Джонди или лечь в самом углу на бурку. Она не могла понять, спит ли Джонди или нет. Глаза у него закрыты. Но, может, он и не спит, может, ждет меня? Я подойду к нему, тихо подойду, — набравшись смелости, наконец-то решилась Нати, но ноги не повиновались ей. "Пойду, подойду", — и снова не смогла сдвинуться с места. Так и стояла она, словно скованная, посреди пацхи, пока Джонди не повернулся к стене. "Спит, — успокоилась Нати. — Спит, иначе он позвал бы меня".
Она прошла в свой угол и легла на бурку.
Над головой ее все еще висело облако лунной пыли, и в этой пыли, как и той ночью у водопада, она увидела Джонди. Он стоял перед ней, обнаженный по пояс, и ждал… Ее ждал. Тело его блестело, как сталь. Нати встала, протянула руки, но Джонди отступил к своему ложу. Нати сделала шаг, затем другой, третий… Джонди отступал к своей постели. Нати сделала еще шаг. Еще. Она задела скамейку, и та с грохотом упала на пол. Джонди мгновенно вскочил, схватился за пистолет и, даже не посмотрев, кто стоит перед ним, взвел курок, но тут же опустил дуло пистолета. У него был чуткий, как у зверя, слух, и он даже сквозь сон услышал, как вошла Нати. Но сегодня ночью ему не нужна была женщина, и Джонди притворился, что не слышит. Теперь, увидев Нати у своей постели, Джонди рассердился, но постарался скрыть это от девушки, — она не должна знать, как испугала его, опрокинув скамейку.
А Нати все еще стояла у тахты и ждала. Джонди положил пистолет на место и растянулся на тахте. Некоторое время он лежал неподвижно, потом нехотя подвинулся.
Утром Нати проснулась первая. Голова ее лежала на груди у Джонди. Нати слышала его дыхание, биение его сердца — спокойное, слишком спокойное. Ей хотелось поглядеть на него. Ведь она еще по-настоящему не видела его лица. Она еще ни разу не глядела ему в глаза. Нати робко, — она боялась разбудить Джонди, — подняла голову. Лицо спящего Джонди было менее хмурым и замкнутым. Ей даже показалось, что Джонди собирается улыбнуться, и она тотчас же представила себе улыбающегося Джонди. Как красит улыбка это гордое и суровое лицо. Жаль только, что глаза у него закрыты, в глазах ведь отражается душа человека.
Нати долго, словно завороженная, смотрела на Джонди и, не удержавшись, прижалась щекой к его щеке. Джонди проснулся, резко оттолкнул Нати.
— Уже утро, — сказал он, поднимаясь, и вышел из пацхи. — Лошади готовы? — спросил он кого-то на улице.
И тотчас же послышался голос Кваци.
— Хат!
Нати похолодела от страха. Кваци! Наверное, и Гудза здесь вместе с ним. Сейчас они войдут, и я погибла. Она натянула на себя одеяло и свернулась в комочек.
Вернулся Джонди. Он одел верхнюю одежду, вооружился. Нати из-под одеяла следила за ним. Накинув на плечи бурку и даже не взглянув на Нати, Джонди вышел из хижины. Нати не почувствовала ни обиды, ни боли.
Были только страх и стыд — вот сейчас войдет Гудза, он стоит у порога и сейчас войдет. У нее не было больше сил ждать. Нати быстро оделась, подошла к двери и сквозь нее поглядела на улицу. Джонди и Кваци уже не было, они уехали. И Гудзы здесь не было. Нати облегченно вздохнула и вышла из пацхи.
Лагерь еще спал, даже стражи не было видно, только собаки бессонно бродили по улицам и время от времени злобно рычали на выглянувшую из-за тучи луну. Тихо в лесу, тихо на улицах, тихо, ни шороха в пацхах. Нати сама не знала, почему эта тишина внушала ей такую, граничащую со страхом тревогу. Что в ней дурного? И что дурного в том, что бодрствуют псы? Может, все эти страхи напрасны. Но девушка ничего не может поделать с собой. Быстро, боясь, что ее заметят собаки, она пробежала улицу и юркнула в хижину Кваци.
Гудза спал сладким сном, руки его разметались поверх бурки. Он улыбался, наверное, видел во сне что-то хорошее. Нати прилегла рядом с братом, закрыла глаза, но уснуть не могла — таинственная и тревожная тишина пришла и сюда, под эту кровлю, и самым пугающим в этой тишине было то, что она как-то была связана с Джонди, с его поступками, молчанием, с его гостями, которые появились в лагере, как привидения. А люди Джонди, почему они такие угрюмые, замкнутые? От них слова доброго не вытянешь. Разве только с Кваци здесь можно поговорить. Но и Кваци… как странно он себя ведет. Эта его песня, этот разговор с Гудзой. Что все это значит?
Нати поняла, что ей все равно не заснуть, не дадут ей все эти мысли покоя, и вышла на балкон. Она села на скамью и, прижавшись спиной к стене, закрыла глаза. В лагере происходит много непонятного и странного, но при чем тут Джонди? Она старалась отделить Джонди от всего, что ее пугало и тревожило. Лишь он внушал ей доверие, с ним были связаны все ее надежды. Да что там говорить — вся ее жизнь. И как только она смела подумать о нем дурно. Разве это не он, Джонди Хурциа, вызволил их из турецкого плена? Это ради них он встает до рассвета и до полночи бродит по лесам, делая все, чтобы они не попали снова в лапы нехристей. Это ради них он подвергает себя и своих людей опасности.
Теперь ей стало жаль Джонди. Это была почти материнская жалость. Бедный, у него нет времени для любви.
Ему некогда даже поговорить со мной, а я… Но что из того, что Джонди еще не сказал мне о своей любви, все равно я счастлива. Боже мой, как я счастлива. Джонди мой. Он достоин, чтобы его любили сотни женщин, все женщины мира, а он мой, мой.