Страница 48 из 148
— Где ты была, Нати? Я столько тебя искал.
— Это я тебя искала.
— Нет, я. Где ты была этой ночью?
Нати побледнела.
— Как где? Рядом с тобой.
— Разве? — удивился Гудза. — Я проснулся рано и вижу, тебя нет, и я испугался.
— Глупенький. Ну, чего ты испугался? Куда я могла пропасть? Просто я проснулась раньше тебя и побежала к водопаду купаться.
Она произносила эту ложь, не глядя на брата. Взгляд ее был прикован к дверям пацхи. Дверь была заперта.
— У Хурциа в гостях незнакомцы.
— Кто они такие?
— Они одеты не по-нашему.
— Я тоже их видела.
— Что тебя испугало, Нати? На тебе лица нет.
— Не знаю, не понравились мне эти гости.
— Один из них сказал мне: "Ты хороший мальчик, я подарю тебе пистолет".
— Господи, почему он так сказал? Что ему нужно?
— Что с тобой, Нати?
— Зачем ему нужно дарить тебе пистолет? Уйдем отсюда.
— Кваци сказал ему: "Это мой брат, и ему не нужен твой пистолет".
— Он так и сказал: брат?
— Да. И еще сказал: "Я сам дам брату пистолет".
— Он даст. Кваци добрый, он непременно подарит тебе пистолет. Ты что-нибудь ел?
— Нет.
— Пойдем, — сказала Нати и шагнула к пацхе Джонди.
— Куда ты? — схватил ее за руку Гудза. — Они там заперлись.
— Кто заперся?
— Хурциа и эти чужаки. Кваци запретил мне туда заходить.
— А зачем ты хотел туда зайти?
— Я искал тебя.
— Там? Что мне там было делать?
— Не знаю.
Нати с трудом сдерживала слезы.
— Что мне было там делать? — Она рассердилась на брата, и мальчик с удивлением посмотрел на нее, не понимая своей вины.
— Что с тобой, Нати?
— Отстань, пристаешь с глупыми вопросами, — вспылила она и уже совсем тихо, словно прося прощения за грубость, спросила:
— А Кваци тебе ничего не говорил об этих людях? Кто они такие?
— У Кваци было такое сердитое лицо, что я не решился у него спросить.
— Почему ты не пошел с ним? Ведь он обещал тебе пистолет?
— Я ждал тебя.
— Но почему тут, почему? — Это опять было похоже на крик, и Нати спохватилась; так она и вовсе выдаст себя. — Куда пошел Кваци? — спросила она почти спокойно.
— Не знаю.
— Пойдем к нему, — она ласково обняла брата. — Пойдем, Гудза. Тут нам нечего делать.
Пока брат и сестра вели этот разговор, в лагере что-то изменилось. Они это не сразу заметили, потому что по-прежнему плакали дети и покрикивали на них матери и по-прежнему у коновязи ржали и фыркали заботливо ухоженные кони и ревниво рычали на них посаженные на цепи некормленые собаки. Все как будто было по-прежнему, но была еще и песня:
Примолкнув, прислушиваясь к песне, Нати и Гудза шли по улице. Пел мужчина. Пел грустно и даже не очень-то громко, как для себя самого. Нати и прежде слышала эту песню, но никогда не обращала на нее внимания. Песня как песня. Таких печальных песен много в Одиши. И только сейчас она вдруг поняла сущность этой песни, почувствовала всю прелесть нежной, полной страстной мольбы мелодии. О боже, какой, должно быть, огонь пылает в сердце певца, какие скорбные мысли терзают его мозг.
Невыплаканные слезы душили Нати. Эта песня-причитание без спросу вошла в ее сердце и как-то сразу безраздельно овладела всеми ее чувствами.
Певец был уже где-то рядом, совсем близко. Нати казалось, что она слышит теперь не только его голос, но и его дыхание.
— Нати, — тихонько притронувшись к ее руке, прошептал Гудза, — это же Кваци поет.
Нати покачала головой, не поверила. Она не могла себе представить, что Кваци может петь с такой нежной печалью. Какой же он все-таки человек, этот Кваци? Добрый? Злой? Грубый? Нежный? Нет, не понимаю, какой он.
Нати и Гудза подошли к дверям пацхи. Подложив руки под голову, Кваци лежал на тахте, лицо у него на самом деле было такое, будто он причитал. Услышав, как они вошли, Кваци вскочил, словно его застигли за нехорошим делом.
— Хат! — сердито крикнул он, но, увидев, кто вошел, рассмеялся, вытащил из-за пояса пистолет и, протянув его Гудзе рукояткой вперед, сказал:
— Вот подарок, который я тебе обещал, братишка.
Гудза усомнился. Неужели ему? И даже отступил на полшага.
— Не хочу, — пробормотал он, но так и не сумел отвести глаз от пистолета.
— Не давай ему оружия, Кваци, — попросила Нати. — Он еще ребенок.
— Ребенок, хороший ребенок, — снова рассмеялся Кваци. На девушку он тоже не смотрел. — Гудза ребенок, брат мой ребенок.
Он, словно танцуя, повернулся на носках.
— Братишка мой еще ребенок. Ему нельзя дарить оружие. Ну, тогда я тебе подарю славную маленькую овечку из сыра.
Сунув пистолет за пояс, Кваци достал из глиняного кувшина плетеную из волокон сыра овечку, затем отломил кусок кукурузной лепешки-мчади и протянул его вместе с игрушечной овечкой мальчику.
— Кушай, брат, мчади и овечку. "Чкиди до кириби, димта-тириби", — пропел он и смешно подпрыгнул.
Гудза рассмеялся.
— Нати тоже голодная, — сказал он. — И Нати тоже хочет мчади и овечку.
— И лесной царице тоже дадим овечку, димта-тириби.
Кваци заглянул девушке в глаза:
— Хочешь мчади и овечку, ткаши-мапа?
Нати еще раз удивилась: как мог этот беспечный человек так грустно и так горько петь?
И, словно угадав ее мысли, Кваци снова запел:
Но сейчас эта песня звучала уже вовсе не грустно, и Нати поблагодарила за это парня дружеской улыбкой.
— Чкиди до кириби, димта-тириби, — пропела она на манер Кваци и, подражая ему, привстала на цыпочки. — Димта-тириби, чкиди до кириби, — и совсем уже неожиданно, глядя парню в глаза, спросила:
— Кваци, кто такие эти люди?
— Какие люди?
— Гости Джонди.
— Они… просто люди… Просто гости Джонди. Приходят и уходят. А ты, если не хочешь сыра, поешь осетра. — Он снял со стены копченую на дыму рыбину. — Кушай, девушка.
— Скажи, Кваци, нас отпустят сегодня? — спросил Гудза.
— А разве тебе плохо у меня, братец?
— Я хочу домой, к отцу. Когда нас отпустят?
— Не знаю, братец, не знаю. Может, завтра, а может…
Тень пробежала по лицу Нати. Она не хотела уходить из лагеря ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра.
— Замолчи и кушай, — прикрикнула она на брата.
— Я хочу домой. Ну когда же нас отпустят, Кваци?
— Оставь меня в покое, братец. Что ты ко мне пристал, — рассердился на мальчика и Кваци. Обиженный и испуганный этим окриком, Гудза подошел к сестре и прижался к ней. Нати подивилась такой внезапной перемене: только что Кваци был весел, а сейчас мрачен, как туча. Почему он рассердился на Гудзу?
— Какой у тебя вкусный сыр, Кваци, — сказала Нати.
— Это я его приготовил.
— У тебя, оказывается, золотые руки, Кваци.
— Правда, вкусно? — обрадовался парень.
— Я еще никогда не ела такого сыра. И овечка у тебя получилась совсем как живая. Чкиди до кириби, димта-тириби, — снова пропела она, но, увидев, как потускнели только что такие веселые глаза Кваци, смущенно умолкла.
Вдруг Кваци настороженно поднял голову. Было слышно, как стража со скрипом открывает для кого-то ворота. Истошно залаяли, гремя цепями, потревоженные собаки.