Страница 45 из 148
Кваци все так же был похож на взведенный курок.
Дрогнуло левое плечо Джонди… Но мало этого — Джонди сплюнул, а это значило, что предводитель в ярости.
— Хат! — рявкнул Кваци.
Две пары глаз с мольбой уставились на вожака, но глаза его по-прежнему были холодны и неподвижны.
Это и был приговор. И осужденные, прочитав его в глазах Джонди, упали на колени.
— Хат!
Рука Джонди лежала на рукоятке пистолета.
Кваци знал, что Джонди бережно расходует порох и пули. И поэтому он в третий раз крикнул еще громче, еще повелительнее:
— Хат!
Осужденные одновременно поднялись с колен и, не опережая друг друга, — спор между ними был уже окончен, — бросились с обрыва в Ингури.
Нати прикрыла рукой глаза. "Гудза", — почему-то подумала она о брате. Страх охватил девушку, она хотела выйти из пацхи и разыскать Гудзу, но так была ошеломлена, что не могла сделать ни шагу.
Огонь в очаге потух, уже не трещали объятые пламенем сухие буковые ветки, и в пацхе стало тихо. Все еще стояла тишина и на лагерном майдане — никто не решался заговорить первым после того, что произошло. Только Ингури с ревом ворочался в своем тесном русле, и вдруг в этот рев бесноватой реки вплелись медленные и, казалось, совсем неслышные шаги Джонди Хурциа. Он возвращался к себе в пацху, и Нати прижалась спиной к стене. Широко открыв глаза, смотрела она на входную дверь. Сейчас в ней появится Джонди. Дверь была обращена к солнцу. Его лучи, как стрелы, проникали в пацху сквозь негустую плетенку. Но вот дверь открылась, и в ней появился Хурциа. Его обнаженный, влажный от пота торс, словно медный, весело блеснул в лучах солнца, но лицо его было сумрачным, а взгляд по-прежнему холодным и равнодушным. Джонди прошел мимо Нати, не замечая ее, и лёг на тахту.
Нати боялась шевельнуться. Она все еще видела дымящийся пистолет, молящие о пощаде глаза осужденных, она все еще слышала пронзительное "хат" Кваци.
Девушка сидела спиной к тахте и не знала, спит или бодрствует Джонди. Ей хотелось пойти к брату, но если Джонди не спит, как уйдешь. И она сидела неподвижно, хотя все ее юное существо жило и жаждало жизни, несмотря на усталость, на пережитые боли и страдания, несмотря на горе и страх.
И вдруг она услышала словно издалека сонный, а потому и невнятный голос Джонди:
— Ступай к брату.
Нати встала.
— Одно платье не надевают поверх другого.
Нати вздрогнула.
— Снимай!
Нати едва не вскрикнула, но тотчас же подчинилась этому сонному и все же повелительному голосу. Дрогнувшими руками она взялась за подол платья и сняла его. Она стояла и ждала, ждала, сама не зная чего. Время тянулось так медленно, что казалось, будто и вовсе остановилось.
Девушка неуверенно шагнула к двери.
— Снимай старое платье.
Нати сняла и старое платье.
Джонди открыл глаза. Тело Нати было такого же золотистого цвета, что и ее волосы. "Ткаши-мапа", — подумал Джонди и снова закрыл глаза.
— Одень новое платье.
Это было сказано очень тихо, почти шепотом, что еще больше испугало девушку. Дрожа от страха, она надела новое платье, схватила в охапку старое, или, вернее, жалкие лохмотья, которые от него остались, и выбежала из хижины, забыв закрыть за собой дверь. Она бежала к Гудзе и думала о Джонди. Она трепетала от страха за Гудзу и думала о Джонди. Она бегала среди хижин, разыскивая брата, но, увидев какого-то человека, спросила: "Вы не видели Джонди?" Спросила и пришла в смятение. Боже, что же это со мной происходит? Изнемогая от слабости, она опустилась на поваленное дерево и закрыла глаза руками. Она пыталась представить себе лицо брата, но перед ней возникало лицо Джонди, и не голос брата звучал в ее ушах, а властный голос Джонди. Это было какое-то наваждение, от которого не уйти, не отвязаться. С той минуты, как она увидела Джонди, ей все казалось, что она уже когда-то знала этого человека, что она уже когда-то прежде слышала этот голос. Она пыталась сейчас уверить себя, что Джонди и лицом и голосом, всем обликом своим похож на того, кто однажды явился из воображаемого мира в ее девичьи сны, смутил ей покой, зажег в ее сердце первую страсть. Но то был воображаемый суженый, созданный мечтой жених, которого она — полудитя, полуженщина — сама наделила прекрасными чертами сказочного царевича. А это был Джонди Хурциа — живой, из плоти и крови, с грубыми жестами и властным голосом. Она уже почти убедила себя, что Джонди и тот, которого сотворила ее девичья мечта, один и тот же человек, как вдруг увидела руку Джонди, сжимавшую дымящийся пистолет, увидела обращенные к Джонди с тщетной мольбой глаза осужденных, увидела его безразличные к чужим жизням глаза, услышала его сонный, равнодушный ко всем ее мукам и радостям голос, и вновь заколебалась: может быть, Джонди вовсе не тот, о ком она мечтала…
Но она тут же отмела всякие сомнения: тот, тот, — он тот, которого она уже давно избрала сердцем своим. И сразу исчез сизый пороховой дым, вьющийся над дулом пистолета, смягчилось жестокое лицо, потеплел и ожил сонный голос и суровые черты Джонди слились с нежными чертами юного царевича из ее полудетских грез. Это делало ее счастливой, почти счастливой, вот только надо найти Гудзу, и тогда будет полное счастье. К девушке вновь вернулись силы, она быстро поднялась и опять стала разыскивать брата, переходя от хижины к хижине.
— Вы не видели Гудзу, Гудзу, моего братишку? Я ищу брата, его зовут Гудза.
И вдруг она услышала знакомый голос:
— У меня твой брат.
Она стояла перед хижиной Кваци. Сейчас он уже не был похож на взведенный курок, и Нати сразу увидела, что Кваци уже не сердится на нее, наоборот, он смотрит так, словно сам в чем-то провинился перед ней. Добрая улыбка озарила лицо Кваци, и девушка, удивившись тому, что это лицо все-таки может быть человечным, невольно улыбнулась ему в ответ.
— Спит твой брат, — сказал Кваци и приветливо прибавил: — Заходи, пожалуйста.
Нати вошла в хижину. Гудза спал на постели хозяина. Нати подошла к спящему брату, а Кваци остался у дверей. Чуть прищурив глаза, он смотрел на Нати, и в глазах его была печаль и нескрываемая боль. Нати почувствовала на себе этот взгляд и посмотрела Кваци в лицо — оно выражало что-то хорошее, непонятное, совсем непонятное, но хорошее. Впрочем она не пыталась понять, о чем говорит ей лицо Кваци, ей сейчас было не до этого, все мысли ее были только о Джонди, только им была полна сейчас ее душа.
Кваци понял это и, покорно склонив голову, вышел на балкон.
Нати прилегла рядом с братом и в одно мгновение уснула. Она проснулась с мыслью о Джонди и тотчас поднялась, услыхав его голос.
На улице стояли построенные в одну шеренгу все освобожденные прошлой ночью из неволи, все, кроме Нати и ее брата. А перед вчерашними невольниками стоял Джонди Хурциа. И Кваци стоял чуть позади в своей обычной напряженной позе — правая рука на рукоятке кинжала, а левая на бедре.
Когда Джонди пошел вдоль шеренги, Кваци последовал за ним. Оглядывая вчерашних пленников с ног до головы, Джонди мимо одних проходил не задерживаясь, а тем, возле которых Задерживался на мгновение, коротко бросал:
— Уйдешь сегодня!
Он выбрал самых слабых и некрасивых.
— Уйдешь сегодня!
Поняв, что Хурциа отпускает пленных домой, Нати выбежала из пацхи, стала в ряд и сразу же пожалела об этом: "Только бы он не сказал мне: "уходи"… Только бы не сказал — "уйдешь сегодня".
Голос Джонди приближался к ней. "Неужели он скажет мне: "уходи". Я не хочу, чтобы он мне сказал: "уходи".
Джонди, даже не взглянув на Нати, прошел мимо.
— Уйдешь сегодня, — в десятый раз сказал кому-то Хурциа и, круто повернувшись, направился к своей пацхе.
Перед шеренгой остался один Кваци.
— Те, кто уходят сегодня, шаг вперед! — приказал он.
Десять женщин, юношей и детей выделились из ряда.
— Остальных мы отпустим постепенно — завтра, послезавтра и послепослезавтра, — сказал Кваци. — Янычары разыскивают наш лагерь, они, как собаки, рыщут тут поблизости. Но вы не бойтесь — проводим вас до безопасных мест. А когда вы явитесь домой, не забудьте передать родным и близким тех, кто еще остался, что и они скоро будут дома.