Страница 124 из 148
Майя Кочакидзе еще не так давно была любимой ученицей Мариам. Двенадцатилетней девочкой она пришла в бригаду и стала внимательно наблюдать за сложной работой сборщиц. Мариам понравилась настойчивая, трудолюбивая девочка, и она охотно показывала ей все, что знала сама.
Майя делала большие успехи и вскоре стала лучшей сборщицей в бригаде, В шестнадцать лет ее выбрали звеньевой.
К тому времени, когда Леван возвратился в родное село, Майя уже год как была замужем за агрономом колхоза "Имеди". Поэтому Леван не мог знать, что Майя ученица Мариам.
— Значит, — проговорил прерывающимся от волнения голосом красный от гнева Платон и расстегнул ворот рубахи, — значит, мы должны ехать к девчонке, которая вчера была твоей ученицей, значит, мы должны учиться у нее уму-разуму? Что скажет народ? Может быть, наш секретарь не знает, кто такая Майя? Может, он понятия не имеет, кто ее вырастил и наставил на путь истинный?
— Почему ты думаешь, Платон, что Леван не знает об этом? — спросила Мариам, и в ее голосе прозвучала надежда.
— Ну, как ты думаешь, если бы он знал, значит, разве предложил бы тебе ехать к ней учиться?
— А что здесь такого, Платон? Что в этом дурного, и почему ты так переживаешь? — с показным спокойствием спросила Мариам.
— А то, что это, значит, имеет отношение не только к твоему и моему самолюбию, а тут затронута честь всей бригады, честь всего колхоза, всего района! Ты как знаешь, а я никуда, значит, не поеду!
— Не горячись, Платон, — сказала Мариам, желая успокоить и его и себя. — Ты думаешь, Леван меньше заботится о чести своего района, чем мы с тобой? Разве не нашей честью будет, если моя бригада станет работать так, как работает бригада Майи?
— Нет, я никогда не поверю, что бригада Майи работает лучше нашей бригады, — возразил Платон. — Твоя вчерашняя ученица, девчонка, значит, сегодня будет нас поучать! Нет, это невозможно!
— Цифры, Платон! Сорок семь процентов!
— Да, цифры, — вздохнул Платон и сразу погас, словно сгоревшая солома. — Значит, сорок семь процентов?
Как-никак, а в цифрах старик разбирался не хуже других. Убедительны эти цифры, черт возьми, очень убедительны!
— Да, сорок семь процентов, Платон, — повторила Мариам и подумала: "Мы еще никогда не имели подобных показателей! Если Майя добилась такого успеха, то, выходит, что это и для нас вполне достижимо. Я думала, что мы хорошо работаем, а вот Майя опередила нас, моя маленькая Майя, моя "вострушка", — и Мариам неожиданно улыбнулась своей ласковой, сердечной улыбкой. Перед ней, как живая, встала Майя с ее лучистыми глазами, с загорелым, энергичным лицом. Непокорные густые кудри Майи, которые всегда спадали ей на плечи, придавали девушке особое очарование. Майя была невысокого роста, но стройная и гибкая, и потому прозвала ее Мариам "вострушкой". Впрочем, другие называли Майю "бесенком".
Майя одинаково дружила как с мальчиками, так и с девочками. Вместе с самыми отчаянными сорванцами прыгала она с отвесной скалы в море. Ее не могла удержать никакая погода. Майя прекрасно чувствовала себя среди бушующей стихии, переносясь с гребня на гребень пенящихся волн. Она ни в чем не уступала самым удалым мальчишкам.
О, как она была очаровательна, когда мокрые, растрепанные волосы спадали на ее худые плечи, а купальный костюм плотно облегал ее стройную фигурку!
Если в море она летала с волны на волну, то на деревьях она превращалась в белку и с молниеносной быстротой взбиралась на вершину самых высоких лесных великанов. Она перепрыгивала с ветки на ветку, и изумленным мальчишкам порой казалось, что Майя невесома, что за плечами ее вырастают крылья. Руки и ноги Майи всегда были в царапинах. Не меньше страдали ее волосы и платья, которыми она цеплялась за ветви деревьев, за колючие кустарники, за плетни и заборы. В семнадцать лет она все еще походила на девочку-подростка. Но к этому времени многое, конечно, изменилось в ее характере, хотя она по-прежнему верховодила деревенскими сорванцами. Многие юноши были теперь к ней неравнодушны, но никто не решался открыться ей в своих чувствах. Им казалось, что с Майей невозможно говорить об этом. Поди открой сердце такой насмешнице, потом на дне морском не спрячешься от ее колких шуток, от ее острого, как бритва, язычка!
В 1949 году, в Тбилиси, на республиканском совещании передовиков сельского хозяйства Майя познакомилась с молодым агрономом из колхоза "Имеди" и через три месяца вышла за него замуж.
Односельчане переживали: трудно было расстаться с общей любимицей. А многочисленные поклонники — так те совсем затосковали, ходили словно в воду опущенные.
Но больше всех грустила Мариам. Ведь выходила замуж и уезжала в другой район ее любимица, первая звеньевая, гордость всей бригады! Мариам не показала девушке своего огорчения, напротив, на ее свадьбе она хлопотала, как родная мать. Вручая от имени бригады подарок невесте, Мариам сказала:
— У меня к тебе одна просьба, Майя: всегда помни о своем деле, о своей работе. Ты должна быть не только матерью и хозяйкой… Не забудь, ты тогда в Тбилиси многое обещала людям… Плохо будет, если ты не сдержишь своего слова.
Майя крепко сжала руку Мариам.
— Не забуду!
Как только Мариам и Платон вышли из вагона, они заметили шедшего к ним быстрым шагом мужчину в синем костюме. "Наверное, нас встречает", — подумали одновременно Мариам и Платон.
Секретарь парторганизации колхоза "Имеди" Ясон Микадзе, еще сидя в машине, заметил выходящих из вагона Мариам и Платона. Он видел их впервые, но столько слышал о них от Майи, что узнал гостей с первого же взгляда.
— Я из колхоза "Имеди", — приветливо сказал Ясон, протянув Мариам руку. Затем обернулся к Платону: — Здравствуйте, Платон!
"Что, что он сказал? Платон? Ого, откуда знает этот незнакомый человек мое имя?!" — подумал Платон, но не выразил удивления. В глубине души Платон считал себя человеком известным. Что ж странного, если его имя известно даже за пределами района?
— Мы многих знаем в вашем колхозе, — сказал Ясон, улыбаясь. — Разумеется, пока лишь издали…
— Мы тоже знаем ваших людей издали и вот, значит, приехали, чтобы познакомиться с вами ближе, — вежливо ответил Платон.
Автомашина летит по широкой асфальтированной дороге. По обеим сторонам ее раскинулись плантации. Навстречу машине бегут бесконечные апельсиновые и мандариновые деревья, ровные ряды чайных кустов.
Ясон торопится. Небо уже давно хмурилось, с минуты на минуту может хлынуть дождь. Ясон решил отвезти гостей прямо в правление колхоза, но вдруг Платон заметил у дороги приемочный пункт.
— Это чей? — спросил Платон.
— Бригады Кочакидзе.
— Так зачем же нам дальше ехать? — удивился Платон.
Ясон остановил машину, и все направились к навесу.
Возле навеса стояли грузовики, наполненные чайным листом. Лист подвозили на арбах, переносили в годори. Но сейчас все как бы оцепенели: в наступившей тишине был слышен только громкий мужской бас.
— Эге, Нестор, видать, кого-то распекает, — сказал Ясон и пояснил: — Нестор — это весовщик приемочного пункта.
Нестор, рослый старик лет шестидесяти, стоял, опершись левой рукой о весы, в правой руке он держал флешь и спокойным тоном, не торопясь, отчитывал молодую колхозницу. Вокруг них собралось до сорока человек мужчин и женщин. Здесь были сборщицы с корзинами в руках, шоферы, аробщики, — все они нетерпеливо смотрели на весовщика и ждали, когда он кончит свою речь.
— В последний раз предупреждаю, — басил Нестор, сердито поглядывая на молодую колхозницу Цицино, — не приму я больше такой лист за первый сорт… Может быть, от других приму, а от тебя не приму. Да, от тебя не приму! Видно, у тебя голова немного закружилась от успеха… Хорошо работаешь — это все знают. Но перехвалили тебя. Определенно перехвалили! Вот ты и застряла на месте. Разве ты сама не чувствуешь, что должна лучше работать, что собранный сегодня лист должен быть лучше вчерашнего?