Страница 116 из 148
Арчил и мой мальчик Отиа познакомились друг с другом странным образом. Однажды жарким летним вечером, когда стар и млад высыпали на двор и на балконы, Арчил уронил свой мяч за перила балкона. Он быстро сбежал по лестнице и, выйдя во двор, направился к мячу.
— Вон там, у крана! — крикнул сверху мой сын.
Он был ослеплен красотой мяча. Мяч был совсем новенький, с одного боку красный, с другого синий. Посередине — зеленая и золотая полоса, а между ними — белая.
— Без тебя знаю где! — отозвался Арчил, взял мяч и подчеркнуто гордо пошел обратно.
Отиа не мог оторвать глаз от мяча. Несмотря на недружелюбный ответ Арчила, он не удержался от соблазна и громко предложил:
— Сыграем?
— Сыграем, почему нет. Мяч на то и создан, — басовито ответил Арчил.
Отиа сломя голову ринулся во двор, откуда-то мгновенно приволок два кирпича, положил их по обе стороны от себя и стал в этих "воротах".
— Бей!
— Пенальти?
— Пусть будет пенальти. Только честно отмеряй, без обмана. Эй, эй, шире шаг!
Арчил честно отмерил расстояние от ворот до места пенальти, положил мяч, покосился украдкой на балконы и окна — смотрят на него оттуда или нет, — отступил назад, потом неторопливо, с очень уверенным видом подошел к мячу, сделал обманное движение, будто посылает мяч в левый угол, и вдруг сильным ударом послал его в правый. Мяч "запутался в сетке". Отиа, падая, сильно ободрал локоть об асфальт.
Арчил поднял мяч, ногой отшвырнул к стене кирпич и с насмешливой улыбкой посмотрел на запыленного вратаря.
— Потренируйся сначала, чтобы играть со мной, — сказал он и добавил насмешливо: — Хотя Дорохов из тебя все равно не выйдет.
— А из тебя Пайчадзе не выйдет, — отрезал Отиа.
Арчил пропустил это замечание мимо ушей и с победоносным видом стал подниматься по открытой лестнице.
— Не очень-то воображай, это случайный гол! — кричали вслед Арчилу ребята. — Он не считается! Ты обманул Отиа — с близкого расстояния ударил! Чего удираешь, а ну-ка, забей еще раз, если ты такой молодец!
Отиа почти с мольбой глядел на Арчила.
— Иди же, ну! — позвал он его, торопливо положил обратно кирпичи и снова встал в ворота.
Но Арчил даже не оглянулся.
— Гляди, Отиа, он струсил!
— Сбежал Арчил!
— Ну-ка, пусть еще забьет, если он такой герой!
Тщетно пытались ребята своим криком подзадорить Отиа. Потерпевший поражение, посрамленный, мой сын, не поднимая головы, прошел через двор, ступил на лестницу и скрылся из глаз. Я понял, что, подавленный своей неудачей, с ободранным локтем, он не покажется мне, и ушел в свою комнату.
На другой день, возвращаясь с работы, я увидел, что ребята нашего дома собрались во дворе и наблюдают за поединком между Арчилом и Отиа. Я вошел как раз в ту минуту, когда гол был забит в ворота. Мяч ударился о водопроводный кран метрах в трех от ворот, вернулся обратно и попал Отиа в голову. Хотя симпатии ребят были почему-то на стороне вратаря, никто не мог удержаться от смеха. Отиа не обратил на это внимания, поднял мяч и швырнул Арчилу:
— Бей!
Мяч снова влетел в ворота. Видимо, это был не второй и не третий гол: мой сын был забрызган грязью, вид у него был измученный, с лица стекал пот. Но он, что называется, держал марку, возвращал мяч Арчилу и повторял с вызовом:
— Бей!
Ребята больше не смеялись. Сочувственно и даже с некоторым почтением смотрели они на противников, которые с такой самоотверженной неутомимостью пытались посрамить друг друга.
Так продолжалось несколько дней. Проходя через двор, я делал вид, что не замечаю своего сына. Теперь уже не только ребята, а весь дом с острым интересом наблюдал за схваткой.
Не знаю, сколько дней продолжалась эта непримиримая борьба. Я уехал в командировку и вернулся в Тбилиси только через две недели. Подходя к своему дому, я услышал пронзительный громкий свист, возгласы ребят. Я ускорил шаг, уверенный, что снова увижу знакомую картину, но нет! Арчил бил по воротам, а Отиа, безошибочно угадывая направление мяча, всякий раз ловил его и возвращал Арчилу.
— Бей! — повторял он еще настойчивее, чем прежде.
Арчил бил, а Отиа с неизменным проворством ловил угловые, прямые, низкие и высокие мячи. Арчил нервничал, удары его становились все более неточными и несмелыми. Наконец он поднял мяч, подошел к вратарю и протянул ему руку:
— Я зря сказал тогда, Отиа, что из тебя Дорохов не выйдет.
Ребята с радостным удивлением бросились к недавним противникам и окружили их… Я понял, что я тут лишний, и поднялся по лестнице.
Так подружились Арчил и Отиа. С тех пор не было дня, чтобы Арчил не забежал к нам. Он оказался совсем иным, чем я поначалу представлял себе по его игре в мяч с Отиа. Он был добр, застенчив, очень любознателен. Его невозможно было оторвать от сказок и приключенческих повестей. Но особенно ему нравились в книгах и журналах рисунки и цветные репродукции: он и сам увлекался рисованием.
Когда моего сына не было дома, Арчил присаживался к столику с журналами и газетами и часами их разглядывал. А рисовать он больше всего любил птиц и животных…
Прошли годы.
Когда началась война, Арчил и Отиа были в четвертом классе. Отца Арчила в первые же дни призвали в армию, вскоре ушел и я. На третий год войны я был ранен под Керчью.
Долгое время меня перевозили из одного госпиталя в другой. Наконец выяснилось, что солдатом я уже быть не смогу, и осенним вечером тысяча девятьсот сорок третьего года я вернулся домой.
Тбилиси показался мне мрачным, неприютным. Небо было застлано тучами, моросил холодный дождь. Мокры были обобранные осенью деревья, дома, замусоренные улицы. На каждом шагу я видел печальные лица женщин, одетых в черное, очереди у магазинов и на трамвайных остановках, пустые витрины, запряженные тощими лошадьми повозки.
В трамвае была страшная давка, и я отправился домой пешком. Уже темнело, когда я добрался до подъема улицы Цулукидзе. Впереди меня шел мальчик лет тринадцати в широкой, перешитой со взрослого гимнастерке. Его худое тело казалось каким-то беспомощным в этом просторном одеянии. Я сразу узнал Арчила, хотя он заметно вытянулся. Я догнал его, положил руку на плечо.
— Дядя Леван! — произнес он растерянно и посмотрел на меня с усталой улыбкой. — Вы приехали! Как обрадуются ваши! Они все здоровы…
— Что слышно о твоем отце?
— Как уехал, так ничего и нет. Ни одного письма…
Взгляд Арчила, его худое лицо были необычно серьезными. Он казался старше своих лет, всегда живые глаза его притушила внутренняя печаль. Некоторое время мы шли молча.
— Отиа перешел в седьмой класс, — нарушил молчание Арчил.
— А ты?
— Я уже год не учусь.
— Почему?
— Мать все болеет…
Что я мог ответить? Почувствовал укор совести: я возвращаюсь к своей семье, а этот мальчик принял на свои слабые плечи всю тяжесть отцовских забот.
Только сейчас заметил я, что Арчил, промокший с головы до ног, бережно прикрывает рукой от дождя краюху черного хлеба.
— Сегодня поздно привезли хлеб, — сказал он. — Большие очереди.
— Это весь ваш паек? — удивился я: хлеб показался мне таким маленьким!
— Разве это мало на четверых?
Мы подошли к дому, у ворот Арчила ждали Тенгиз и Тамара. Они не заметили меня, так загляделись на краюху…
На следующий день прояснилось, над городом блистало солнце, но Тбилиси казался мне все таким же холодным и сумрачным. Война проникла и сюда, нужда свила прочное гнездо и в моей семье.
Через несколько дней я вернулся на старую службу. Уходил я из дому рано утром, возвращался с наступлением темноты.
Арчила я встречал редко. Но где бы я ни увидел его — на балконе, на дворе, не улице, в магазине, в трамвае, — он всегда был занят делом: ухаживал вместо больной матери за братом и сестрой, готовил скудный обед, помогал продавцу выгружать из машины бидоны или ящики, стоял в очередях для соседей, перетаскивал или перевозил чужой багаж. Он не пропускал случая сколько-нибудь подработать. И надо было видеть, с какой гордостью нёс он домой купленные на заработанные деньги яйцо, яблоко, банку мацони, горстку муки…