Страница 110 из 148
Продажу он поручал другим.
Награбленное в Абхазии сплавлялось в Черкесию, украденное в Мегрелии — в Имеретию. О ловкости Карамана ходили легенды. Особенно долго помнили такой случай. Однажды на свадьбе известный абхазский князь похвастался: "Куда Хвингия украсть мою лошадь! Он и сесть на нее не посмеет!"
Когда Караман узнал об этом хвастовстве, он пришел в бешенство. Прежде ему нравился этот прославленный наездник и хлебосольный хозяин, Караман и сам не делал ему ничего худого и других воров не подпускал к его дому. Но теперь решил проучить его.
Абхазца предупредили, и тот позаботился о защите своих лошадей. Двор был обнесен высокой оградой, повитой сверху колючей проволокой. Усадьбу сторожили три собаки, которые могли бы разорвать и тигра. Но что могло помешать Караману! Он пролез бы и сквозь сито.
Караман заказал кузнецу три больших крюка. Темной ветреной ночью взобрался на стоящую перед домом абхазца чинару, насадил на крюки по куску мяса и спустил эти необычные удочки во двор. Караман тихонько завыл шакалом. Собаки ринулись к чинаре и набросились на мясо. Каждой досталось по куску с крючком. Как огромных рыбин, Караман "выудил" одну за другой всех трех собак и развесил на сучьях чинары. Потом спокойно спустился с дерева и без труда открыл двери конюшни. На двенадцать лошадей он наложил позорное тавро, а тринадцатую — любимого хозяйского жеребца — увел.
— Ававай! — воскликнул утром пораженный ужасом абхазец, увидев висящих на дереве собак. — Погубил меня, проклятый, на весь мир опозорил!
А когда узнал о судьбе лошадей, земля ушла у него из-под ног. Но что мог он сделать Караману?
Восемь лет безнаказанно разбойничал Хвингия, а когда приобрел достаточное богатство, остепенился. "Кажется, большевики крепко обосновались, — рассуждал он про себя, — скоро за меня примутся". Он оставил воровство, занялся мирным хозяйством, попытался создать семью. Но супружеское счастье продолжалось недолго: на второй год жена умерла от родов.
"Вот видите, — говорили в народе, — женщина не смогла родить сына дьяволу".
Кто скажет, скольких женщин знал Караман? Они дрожали под его взглядом. Но жена владела сердцем этого человека, и ее смерть надломила Карамана. Он распродал все, что имел, и вернулся в родную деревню. Тут он родился и вырос, тут были могилы его матери и отца, тут и сам он хотел сложить свои кости. Разумеется, он не думал, что черные дни придут для него так скоро…
На месте старого родительского дома Караман выстроил новый дом на сваях, развел сад и виноградник. Казалось, он мог долгое время жить, не ударяя пальцем о палец. Награбленного, наворованного ему хватило бы до конца дней. Но жители деревни чуждались Карамана…
Сейчас он с тяжелым сердцем подходил к дому с красной вывеской. "Правление колхоза "Новая жизнь". С горькой усмешкой посмотрел он на вывеску. "Новая жизнь"… Я собираюсь вступить в новую жизнь… Одного человека выселяли из деревни, а он требовал, чтобы его назначили старостой. Так-то и у меня…"
Из ворот правления выходили крестьяне. Караман остановился, уступая дорогу. Один из колхозников спросил его:
— Зачем пожаловал, батоно Караман? Уж не собираешься ли в колхоз вступить?
В тоне, каким был задан этот вопрос, сквозила насмешка. Караман посмотрел на колхозника из-под грозно нахмуренных бровей. Перед ним стоял Гайоз Квиквиния, к которому Караман питал давнишнюю ненависть. Отец Гайоза причинил много зла семье Карамана, а теперь и этот издевается. "Зачем пожаловал, батоно Караман? Уж не собираешься ли в колхоз вступить?" — Эти слова, сказанные Гайозом с издевкой, как пуля, застряли в сердце Карамана. "Ну, погоди же, — злобно подумал он, — ты у меня поплатишься за эту дерзость! Много я терпел от тебя!.."
— У меня небольшое дело к председателю… Не знаешь ли, он в конторе?
— Председатель в районе, — ответил Гайоз.
Караман обрадовался, будто ему сообщили добрую весть, и повернул обратно. Вместе с тем его захлестывал гнев. "Куда я шел? Чего, кроме насмешки, мог я ждать от них?" Перед ним неотступно стоял обидчик, и он клялся самыми страшными клятвами отомстить ему.
А у ворот правления шел разговор:
— Интересно, чего хотела эта чертова душа? — задумчиво проговорил Гайоз. — С хорошим делом он не пришел бы к нам…
— Кто видел хорошее от Карамана! — с горечью воскликнул старик крестьянин. — А как он взглянул на тебя… Смотри, не натворил бы чего, проклятый!
Слова старика встревожили Гайоза, и он по дороге домой с беспокойством думал: "Что может сделать мне этот негодяй? Какую подлость может устроить?"
А дождя все не было. Воздух словно сомлел от жары, в пыльном мареве горячо дышала потрескавшаяся земля. Сгорели ранние посевы, побурела трава, пожухли кусты. Напрасно смотрели на небо крестьяне: ни облачка. Увяли, пожелтели листья кукурузы, переломились и упали на сухую почву.
Жара не спадала даже ночью. Гробовая тишина стояла в деревне. Дома словно вымерли. Как рыбы, выброшенные на берег, валялись под деревьями люди. Только Караман не искал прохлады. Он одинаково хорошо переносил и жару и холод. Его архалук, как всегда, застегнут до горла. Он сидит на балконе с гитарой в руках и мертвым взглядом смотрит во двор. В лунном свете сверкают листья зеленой изгороди, за изгородью стелется белесая пыльная дорога.
"Где моя дорога? — спрашивает себя Караман. — По какому пути мне двигаться, куда?" Ему бы теперь лучше никуда не двигаться, да разве позволят? Теперь они мне проходу не дадут, припомнят все старые грехи. Постучат ко мне однажды в дверь, и поминай как звали. Удивительно, что до сих пор не пришли. А я сижу и жду… Нет, нет, надо на что-то решиться…"
Он отложил гитару, встал. Длинная тень протянулась по полу, потом перекинулась на стену. Караман и не догадывался, что все это время ему не давала покоя мысль о Гайозе. А как догадался, ему стало легче. Теперь он знает, что делать.
— Храбра собака у своего порога, Гайоз! — произнес он громко и быстро прошел в комнату.
Тут он переставил лампу с камина на стол, снял ковер со стоявшего в углу сундука, где хранились золото и деньги, пересчитал все, завязал в старый архалук, разогнулся, и из тайника в стене достал парабеллум, завернутый в промасленную тряпку. При свете лампы вороненая сталь отливала синью. Бросил тряпку, пистолет положил в карман. Чуть подумав, приподнял половицу, вытащил карабин с патронами. Тщательно протер все тряпкой и завернул в бурку. Огляделся. Все, что представляло ценность, стал складывать в кучу. Сложив, увязал в хурджин, поставил в угол. Как бы не забыть чего-нибудь ценного. Поспешно обошел комнаты. Кажется, все. Больше не унести на себе. Прикрутил лампу, вышел на балкон, запер дверь, затем пересек двор.
Стоявший у ворот, под ореховым деревом, жеребец поднял голову. Караман никогда не проходил мимо своего любимца, не погладив его, а теперь даже не взглянул на него. Вышел на проселочную дорогу. Пыль из-под ног вяло стелилась над дорогой.
У развалин крепости Караман свернул в переулок.
Он шел, не замечая пути, и опомнился лишь перед духаном Коста Цулая. Да, да, ему нужен сейчас Коста. Наверное, он в той пристройке, что прилепилась к помещению духана. Тут он обычно проводит ночи, а домой заходит лишь днем. Коста боялся темноты, лампа в пристройке горела обычно всю ночь. А сейчас в окне почему-то темно.
"Странно. Где же он шатается в такую пору? И духан без присмотра оставил…"
Караман поднялся на крыльцо: дверь была опечатана…
Караман поспешил к дому Коста Цулая.
Духанщик жил по ту сторону реки с древней старухой-матерью, уже много лет прикованной к постели. За ней ухаживала нанятая девочка.
Мост был далеко. Чтобы сократить путь, Караман, не снимая сапог, перешел обмелевшую реку вброд. Вода едва достигала ему до лодыжек. Осторожно пробрался на задворки дома. Окно Коста было освещено. Караман встал в тень магнолии и дважды тихонько свистнул. Собака не залаяла, услышав этот свист. Поджав хвост, она спрыгнула с балкона и забилась под дом.