Страница 109 из 148
И несмотря на это, он все такой же: статный, будто отлитый для чохи. Движения резкие, порывистые, скупые. Маленькие, черные как смоль глаза — почти без ресниц — жестоко и бесстрашно смотрят с чисто выбритого лица. Правая бровь рассечена. Без этого воинственного шрама трудно представить Карамана, — так удачно довершила сабля его облик. Короткая поношенная чоха расстегнута, башлык на плече, а пояс с кинжалом под чохой на архалуке. И ходит он уже не гордо выпрямившись, как бывало, а чуть сгорбившись. И все же резко выделяется среди односельчан. Сторонились его. Словно колючка в глазу, беспокоил он родную деревню.
"Увидевшему сову все когти ее мерещатся, — думал Караман, приглядываясь к окружающим его людям. — Так и со мной вышло. Совой я стал для них".
Почему? Ведь здесь он никому не причинил зла. Это было его правилом: к своей деревне не прикасаться. И не касался, а дурная слава не покидала его. По правде сказать, он до сих пор мало сокрушался об этом. Пусть думают и говорят о нем, что угодно. Так и жил: ни друзей, ни близких.
Необычайные повороты его жизни были похожи на сказку. На старой его чохе еще не изгладились следы от георгиевских крестов, а он уже почти ничем от мужика не отличается. Впрочем, и село стало другим. Караман все воспринимал спокойно.
— Время принесло, время и унесет, — говорил он себе.
Но, странное дело, то, что принесло новое время, с годами не уходило, а крепло и — главное — имело тысячи и тысячи сторонников. Год от году Караман все более убеждался, что его время прошло и, кажется, никогда не вернется. Все чаще стал он рассуждать так: "Я должен выбрать какой-нибудь путь: или туда, или сюда. Сегодня меня избегают, завтра совсем отвернутся, и тогда будет поздно. Судьба мне никогда не изменяла, но шутить с ней нельзя".
— Везучий! — говорили о нем крестьяне. — Теперь-то живет, как волк… А ведь было время, когда счастье ему улыбалось…
…После долгих колебаний Караман решился вступить в колхоз.
В знойный полдень шел он по горячей дороге, и пыль, потревоженная им, долго висела в воздухе. Засуха длилась уже целый месяц. Что ни утро, над не успевшей еще остыть' землей поднималось жаркое солнце, ни единое облачко не заслоняло его до заката. В полдень, когда жара делалась невыносимой, люди, скот, птица прятались в тень. На улицах — ни души.
Караман шел с непокрытой головой. Лицо — мокро от пота, болезненно сощурившиеся глаза помутнели. В одной руке — трут и огниво, в другой — набитый чубук. Кто бы подумал, что когда-нибудь он возьмет в рот вонючую глиняную трубку! "Да, коли медведь подмял, зови его батькой, — думал он. — Эх, одолели тебя, Караман!" И он вспомнил старинную сказку…
Некий могущественный государь выступил с войском в поход на врага. Девять тысяч верблюдов везли царскую кухню, еще девять тысяч верблюдов были нагружены снедью. Но вот битва проиграна, и царь, неузнанный, попал в плен. Его привязали у конюшни, как простому воину принесли на обед котелок супу. Подбежала голодная собака и сунула морду в котелок под дужку, Царь испугался, что собака съест его жалкий обед, и закричал. Собака рванулась, котелок повис у нее на шее, и она убежала. Царь горько рассмеялся:
— Мою кухню везли девять тысяч верблюдов, а теперь ее унесла одна собака…
"Удивительна судьба человека. Было время, мне неба на шапку, а земли на каламаны[34] не хватало. А теперь и на небо взглянуть не дают, и на земле в покое не оставляют. Сам иду к мужикам, которые вчера передо мной дрожали. Мог ли я думать, что стану бок о бок с ними с мотыгой в руках. Хм! Караман Хвингия — колхозник!"
И вот что особенно обидно: он сам просит принять его в колхоз. Так и сказано в заявлении, которое он сейчас передаст председателю: "Прошу принять меня в члены колхоза". Черт знает что!
"Кого ты просишь, Караман, и о чем ты просишь? Ты идешь с просьбой к сыну человека, который был батраком у твоего отца; ты просишь мотыгу, чтобы обрабатывать колхозную землю… Ты с ума сошел, Караман! Вернись, пока не поздно…"
Но возвращаться некуда: впереди вода, позади — оползень. Лучше уж вперед.
Перед двухэтажным домом конторы правления колхоза Караман остановился, отер рукавом пот со лба. А вдруг откажут? Беда, если откажут. Впервые в жизни его сковал страх. Караман — и страх! В деревне говорили, что Караман Хвингия в германскую войну пули ловил зубами. И вот теперь он испугался: "Вернусь. Пока не тревожат, поживу еще. Что мне, жить не на что? Буду сидеть в духане Коста Цулая и играть в нарды… Но и духан скоро запрут, и Коста возьмется за мотыгу".
Чего уж обманывать себя! Караман знает, что ни у него, ни у Коста нет другого пути, кроме как проситься в колхоз. Коста этого не понимает, он глуп как баба, а глаза Карамана видят далеко. Старое время вернуть нельзя, как нельзя вернуть утекшую воду. Время это ушло и никогда не вернется. Но таково уж человеческое сердце: оно всегда цепляется за надежду. И Караман надеялся и ждал до сегодняшнего дня…
С тех пор, как он вернулся в деревню, он все время проводил в духане Коста Цулая. Сидел в своем излюбленном уголке у стойки и развлекался игрой в нарды. Караман не знал проигрыша — даже бросая из стаканчика, он ставил кости на нужную цифру. Его отец отдал душу воровскому делу. И сын пошел по той же дорожке. Правда, он "погорел" при первой же попытке и принужден был бежать из деревни. Где только он не скитался! Наконец очутился в Сухуми. И здесь подвела судьба: его "накрыли" на одном торговом пароходе, и если бы не море, не миновать бы ему тюрьмы. Он хорошо плавал, но все же не добрался бы до берега, не спаси его контрабандисты.
Как сына, полюбил Карамана известный в те времена в Абхазии контрабандист Бешкен Маргания. Караман проявил удивительные "способности" и вскоре превзошел своего названого отца. Имя его наводило ужас на прибрежный отряд пограничников. Он быстро приобрел богатство и славу, и, кто знает, не стал бы Караман миллионером, если бы его не предал властям один из его шайки. Всех поймали и предали суду. Кому — тюрьма, кому — пожизненная каторга.
Вместе с названым отцом Караман бежал из Сибири в Аджарию, а затем в Турцию, подружился с турецкими разбойниками. Они часто переходили границу, грабили и истребляли грузин. Караман считал себя честным человеком и "патриотом". Однажды во время набега на грузинскую деревню он выбрал удобный момент и перестрелял своих "товарищей" — турецких разбойников. После того он осел в Батуми, подружился там с одним полковником, грузином, из "дикой дивизии", и тот увез его в Россию.
Началась война с Германией, и Караман прославился в первом же бою. Через несколько месяцев он получил звание прапорщика. Грудь кавалериста в черной чохе украшали георгиевские кресты и другие награды. Многие завидовали его судьбе и славе, но Караман не зазнавался. Был предан товарищам, не раз спасал их в бою, рисковал жизнью, никому не делал зла. Такой же товарищеской преданности требовал он и от других, не щадил изменников. Поэтому в дивизии у него было много врагов. После поединка на саблях с одним польским офицером Караман был принужден уйти из дивизии. Началась гражданская война, Караман примкнул к красным, но не ужился с ними и перешел к белым, а под Царицыном ушел и от них. Отправился на родину и оказался в Абхазии.
Было смутное время. Все, что Караман имел, он растратил в кутежах. Тогда-то и вспомнил он свое старое "ремесло": взялся за конокрадство. Он мог вывести коня из-под десяти замков. Воровал в Кабарде, Черкесии, Абхазии, Мегрелии, держал в страхе всю Западную Грузию. Многие знали, кто дерзкий этот вор, но не осмеливались назвать его.
Караман так ловко изменял тавро украденной лошади, что сам черт не признал бы ее. Если добытая лошадь не нравилась покупателю, Караман "обрабатывал" ее: стачивал зубы, надрезал кожу на голени, поддувал, и кляча делалась похожей на крепкую молодую лошадь, откормленную на высокогорном пастбище Асхисмта.
34
Каламаны — крестьянская обувь из сыромятной кожи.