Страница 51 из 87
Пест нахмурился и оторвал взгляд от розовых пальцев.
— А как то по закону будет?
— По закону я считаюсь благородных кровей рыцарь. Мол, и родословная есть, и титул. Но титул не наследуемый, потому дети мои, коли появятся такие, будут простолюдинами. — Людвиг откусил черствую горбушку и вздохнул.
— Сложно у вас с кровями. Вроде бы есть, а вроде бы нет. — Пест почесал короткий ежик волос. — Условностей больно много раздули.
— Это у вас в деревне всем понятно, кто чей отец и кто кому должен.
— Никто у нас никому не должен! Все по правде делается.
— Это как по правде? По чьей правде?
— Так, это… — Пест смутился такой формулировке вопроса. — Вот родился пацаненок в семье. Имя ему дали и рядом с мамкой он до трех зим. В чьем доме появился он, того рода он будет. Даже ежели глава рода к нему отношения не имеет.
— Это мать его нагулять могла где попало, а отец один черт ребенка признавал? — с удивлением спросил Людвиг.
— Дурень ты, Людвиг, хоть и благородный! Где она его нагулять может? Три десятка дворов, и все друг друга в лицо как облупленных знают! — начал возмущаться Пест. — Бывает, что люд лихой в села заходит. Было такое, что мужичье подняли на шатуна медведя идти. Вот пока их не было, лихой люд и заскочил. Так, у Куприян трое дворовых чужой крови, но их рода.
— И что, вот так просто принимают и все?
— Да. Растет как все. Как третья зима прошла, не важно девка то аль мальчонок, всех учат по дому дела делать. К пятой зиме дитя умеет кашу и похлебку варить, штаны штопать, чтобы рваным не ходить, печь топить и дом убирать. К седьмой зиме дитя учат хлеб печь, ибо хлеб баловства не любит. К десяти годам дите могут одного оставить. До того оно все под надзором старшего делает. Снасти рыболовные плести аль лапти с бересты учат токмо ежели заслужил. То, что соседские дворовые делают, носить нельзя. Токмо то, что сам сделал.
— Странные у вас порядки.
— Странные аль нет, но у нас каждый, кого отроком назвали, семью в шесть голов прокормить может. Ежели случится что с главой рода, медведь задерет аль лихой люд в землю сложит, отрок будет семью кормить. Когда вырастает отрок и жинку ему глава выбирает — делает он дело родовое напоказ. Там совет родов и староста решает, что делать. Ежели любо он свое дело родовое делает — мужиком рода признают и невесту едут сватать.
— Что за дело родовое? — спросил Людвиг, хмурясь.
— Ну, есть у Дорожичей род кузнечий. Вот каждый отрок того рода должен такое выковать, чтобы все главы родовы и старшой села в один голос сказали: «Любо!» Токмо тогда его мужиком звать будут и дом всем родом, а то и селом ставить новый.
— И это у нас сложно? Да у вас там в селе совсем лес дремучий!
— Зато по правде! — обиженно ответил Пест. Он еще раз взглянул на свои пальцы, на которых красовалась уже совсем обычная кожа, и с грустью произнес: — Жалко муки костной и мяса не осталось. Так бы еще пару раз пальцы отрастил…
В комнате воцарилась тишина на целую минуту, которую прервал голос Людвига:
— Ты совсем на голову стукнутый!..
Пест брел по тоннелю, освещаемому небольшим магическим шариком, по колено в нечистотах. Он был одет в черный блестящий костюм, а на лице красовалась маска, по форме напоминающая изогнутый книзу птичий клюв.
— И угораздило же тебя у Люциуса на уроке срыгнуть! — с обидой произнес черт. Он плыл в нечистотах, рядом с Пестом. Иногда на спине, иногда брасом. Периодически он нырял в нечистоты, что-то доставал и вертел в руках. Итог всегда был один. Он выкидывал находку со словами «Дрянь!».
— Там так смертью по носу вдарило, что думал наизнанку вывернет! — начал оправдываться Пест. Голос из-под маски, закрывающей лицо, был приглушенный и нечеткий.
— А головушкой подумать, что труп поднятый по-другому пахнуть не может? Никак, да? — Черт снова достал какой-то комочек. Повертев его в руках, он засунул его в рот и принялся чавкать.
— Ты чего там ешь?
— Кусок мяса человечьего. Хрынь… Хрынь… Уже с мертвого срезанный, — прокомментировал черт. Он морщился, но продолжал жевать, затем проглотил.
— Ты когда человечину трупную жрать начал? Удумал чего? — Пест чуть не упал в нечистоты, запнувшись о какую-то корягу.
— Силу темную коплю, вот и скребу где могу. — Черт залез на человеческий череп, верхушка которого торчала из воды, и из пустоты достал тряпичный мешочек. — Смотри, что достал!
— Глаз демона серного! — удивленно проговорил Пест и уставился на серое глазное яблоко. — А чего себе не вставил?
— Так силы мало! Ежели силы мало у того, кто себе глаз демонический привить хочет, то сила с глазу того тебя поглотит и демону тому, что глаз дал, душу твою отдаст.
— Хм. И много надо?
— Да уж не сильно. С десяток накопителей будет точно. Я перестраховываюсь уж, но больно жить охота. — Черт задумчиво почесал лысую голову и поднял взгляд на Песта. Тот одевал повязку на глаза. — Ты опять? Не надоело тебе?
— Негоже душам за так по белому свету шататься, — ответил Пест, рассматривая мужчину. Тот сидел на поверхности нечистот и периодически икал. Пест сразу почувствовал запах алкоголя. Душа все время бормотала себе под нос, словно мантру: «Бухнули, зараза!.. Чтобы я еще раз эту бурду попробовал? Да не в жизнь!.. А тот кувшин не успел допить…» Сам мужик был худой и с серым оттенком кожи. Из одежды на нем была драная грязная рубаха и такие же штаны.
— Имя твое?.. Как звать? — начал допытывать его Пест.
— А? Ты кто?
— Как зовут тебя?..
Глаза мужика остекленели, и он снова уставился на свой череп.
— А тот кувшин допить не успел… — снова начал повторять свою мантру неизвестный мужик.
— Да брось ты! Ясно же! Сгнило тело давно. Не помнит он ни хрена! — буркнул черт. — Спроваживай его, да дальше пойдем. Время к обеду, а нам еще затор разбирать.
Пест вздохнул и полез в карман. Он достал маленький мешочек с солью и начал по крупинке сыпать ее на череп.
— Ни вины твоей нет, ни цели. Нет тебе места на этой стороне. Так Пест-ведун сказал! — Не досыпав щепотку соли, он заметил, что душа мужика растворилась и исчезла. Пест вздохнул и снял повязку.
— Пойдем, а то так и ужин Лютому сготовить не успеем. — Пест подхватил черта и усадил на левое плечо. — Черт, а ты расти будешь, если я тебя сильно силой кормить буду?
Черт нахмурил брови и подозрительно спросил:
— А чего это ты задумал?