Партизаны в Бихаче

Просто невероятно, сколько он знал разных новостей. С ним мог бы поспорить разве что тот безымянный народный вестник, имевший сотни глаз и ушей, бессмертный Зуко Зукич, о котором мы рассказывали.

— Вы знаете, что товарищ Тито всю прошлую ночь не спал, — сообщает он нам. — Всю ночь лично наблюдал за боем и требовал, чтобы ему товарищ Коста через каждый час докладывал о ходе штурма Бихача.

— Да, да, я тоже об этом слышал, — подтверждает Скендер и добавляет: — Когда краинцы услышат, что товарищ Тито через каждый час спрашивает, как у них идет наступление, тогда, брат ты мой, держись, в лепешку расшибутся, а Бихач возьмут.

— А они уже и так поддали жару усташам! — возбужденно восклицает Злоеутро. — Видали, как Первая и Вторая краинские дерутся, состязаясь друг с другом в храбрости? Первая жмет по правому берегу Уны, пробивается к мосту и укрепленному центру у «Вышки», а Вторая наступает слева, стараясь прорваться к «Вышке» через мост, но Коста не пускает: погодите, говорит, пока Первая подойдет ближе и собьет пулеметчиков, которые нам головы не дают поднять.

— Что верно, то верно, — говорю я Скендеру. — Бойцы Первой и Второй краинских — известные мастера уличных боев.

Связной, хоть и шел впереди нас, услышал своим чутким ухом мое замечание и сразу подхватил:

— А знаете, чем наша Третья краинская сильна?.. А, не знаете?..

И он тут же стал перечислять бригады, сообщая при этом, какая чем знаменита: Третья — такая-то, Четвертая этим-то берет, Пятая — козарская мстительница — наступает так-то и так-то…

— А моя Шестая грмечская? — тороплю его я, так как мне не терпится услышать, что он скажет про бригаду, состоящую почти из одних только моих земляков из-под Грмеча.

— Ну а что Шестая… Шестая… — пожимает плечами Злоеутро. — Она до сих пор никуда не уходила из-под своего Грмеча, привыкла свой край защищать, свои села… так что, как бы вам сказать…

— Да уж говори, не стесняйся…

— Да вот, когда какое-нибудь наступление готовится, они — га-га-га! — шумят, кричат, храбрятся, а как очередь до дела дойдет, к земле прилипнут — и ни туда ни сюда.

— Да что ты, неужели вся бригада такая?

— Ты погоди… Вот если неприятель нападает на их родные места, на села под Грмечем, тогда они уцепятся за свою землицу и ни за что не отступят. Пусть по ним бьет артиллерия, авиация, минометы, пулеметы — все напрасно, ни на шаг не отойдут! Не знаю, какую нужно было бы силу собрать, чтобы заставить их отступить из-под Грмеча!

— Ну вы-то тоже с Козары не отступили, товарищ Злоеутро. Почти все погибли, защищая свои деревни и села, — заметил я.

У связного сузились глаза и блеснули злым блеском, словно он опять оказался лицом к лицу с цепью вражеских солдат.

— Да, многие тогда погибли, гитлеровцы тремя цепями прочесали Козару, как железным гребнем, а потом… откуда ни возьмись, словно из-под земли, на поле боя появилась новая бригада — Пятая краинская…

— И тогда Скендер в одну ночь написал свою «Стоянку» и прочитал ее перед строем бригады. И полетела ваша слава по всему свету, не остановили ее ни вражеские доты, ни пушки! — восторженно подхватил я.

Злоеутро улыбнулся уголками губ и с гордостью посмотрел на Скендера, который, нахмурившись, глядел на столбы дыма, висевшие над Бихачем, словно вновь переживая ту тяжелую и вдохновенную ночь на Козаре.

— А вот ты знаешь, товарищ Злоеутро, отчего это наш Скендер так нахмурился, будто черная туча? Ага, не знаешь? Наконец-то нашлось что-то такое, чего и ты не знаешь, всезнайка ты этакий!

— Ну кто же угадает, о чем там поэты думают.

— Думает наш Скендер, как-то там, внизу, в Бихаче, его любимчик Йово Станивук поживает. А может, и стихи какие-нибудь про него сочиняет.

— Что делает этот красавчик Йово? — встрепенулся Злоеутро. — Об этом вы меня лучше спросите. Когда кругом затишье, он знай себе стреляет своими зелеными глазищами за разными там Борками да Цуями и письма любовные им строчит…

— А сейчас, когда пулеметы горячим свинцом плюются?

— Известное дело, состязается в бою с ворчуном Николетиной Бурсачем. Один другому не уступит. У вас под Грмечем тоже есть молодцы что надо! Не говоря уж про сорвиголов из Петроваца и Дрвара. Ты, наверное, слыхал про пулеметчика Муконю, того, что ушел с пролетарским батальоном?

— Слыхал, как не слыхать. А ты слышал про нашего Черного Гаврилу? Он тоже сейчас в городе состязается в храбрости с Йовой и Николетиной. С ним врагам небось не так-то легко будет справиться.

К моему великому удивлению, Злоеутро убежденно мотнул головой:

— Гаврило ни с кем не состязается.

— Это почему же?

— Гаврило — это словно кусок горы, отвалившийся от Грмеча. Он как пошел ломать и крушить фашистов, так больше и не оглядывается, кто у него слева, кто справа, видит только врага перед собой и прет напролом.

— Это ты хорошо сказал, Злоеутро. Ты так здорово все подмечаешь, будто две пары глаз имеешь, а не одну, как все.

— А что ж ты думаешь, я ведь с Козары, дорогой ты наш поэт.

18

Только мы расстались со связным и направились по улице, ведущей к мосту, как услышали из-за угла одного дома веселый окрик:

— Эй, поэты, сюда!

Это был повар Лиян собственной персоной. Рядом с ним, подобно цапле, вышагивал непомерно длинными ногами какой-то верзила с сумкой через плечо.

Словно читая мои мысли, Скендер громко спросил:

— Что это за цапля шагает рядом с Лияном? Ноги-то, наверное, по меньшей мере трехметровые.

«Гм, действительно цапля, — думаю я про себя, — однако насчет ног Скендер все-таки немного переборщил».

Мы крепко обнялись с Лияном, словно бог знает сколько не виделись, а когда тряхнули руку и его спутнику-цапле, у того в сумке что-то тихонько зазвенело, и мне почему-то представились праздничное утро, разукрашенные лентами кони, удалая, стремительная скачка.

— Что это у тебя в сумке звенит, приятель?

— Бубенчики, братцы, бубенчики, — трубным голосом ответил дядя-цапля и как-то сразу весь размяк, словно присел, стал наполовину меньше, точно восковая свеча на жару.

— А зачем же тебе бубенчики? — удивился Скендер.

— Как зачем, милок?! — расплылся в улыбке верзила. — Наши берут Бихач, свобода, можно сказать, на пороге, а мои кони чтоб бежали без бубенчиков, как на похоронах? Где же это видано? Верно я говорю, товарищ начальник? — обратился он к Лияну.

— Некогда нам тут пустые разговоры с поэтами разводить, — ответил Лиян. — Давай-ка лучше заглянем вот в этот дом, отсюда, по-моему, сегодня утром по нас сильно палили.

Войдя в дом, они оказались в просторном помещении, которое, вероятно, служило временной солдатской казармой. На полу валялась солома и смятые грубые одеяла, а в углу стояла широкая деревянная кровать.

— Ага, вон один башмак под кроватью! — закричал Лиянов спутник и полез его доставать.

— А вот и второй! — подхватил Лиян и обеими руками потащил находку к себе.

— Я их первый увидел, они мои! — закричал верзила.

— Еще чего! — возмутился Лиян. — Это солдатские башмаки, а ты ведь штатский.

Тянут они, тянут каждый свой башмак, и вдруг из-под кровати вслед за башмаками показываются штанины солдатских брюк, за ними гимнастерка того же защитного цвета и, наконец, голова в фуражке.

— Да это же целый солдат, домобран Павелича! — воскликнул Лиян. — Может быть, даже живой.

— Скорее мертвый, чем живой! — раздался из-под домобранской фуражки испуганный голос.

— Ты что здесь делаешь? — строго опросил Лиян.

— Прячусь, кум, разве сам не видишь?

— От нашей армии, выходит, прячешься? — еще строже спрашивает Лиян.

— От своей армии, братцы, — ответил домобран. — Заставляют против вас воевать, а мне это совсем не по нутру.

— Черт возьми, раз он за нас, тогда мы не имеем права с него башмаки снимать, — вздохнул Лиян. — Никуда не денешься, придется мне ему подарить этот левый башмак, который я под кроватью нашел.