Тихое течение

— Нет, брат, скверно! — сердится благочинный, после чего спрашивает Хомку: — А что такое шпак?

— Птичка...— робко шепчет Хомка и неожиданно улы­бается, перенесясь мыслями в тенистый лес, где летом в орешнике так и шныряют шпаки и дрозды.

И уже не слышит, о чем еще спрашивает и что еще объ­ясняет ему инспектор.

— Знай же, братец: это по-вашему, по-мужицкому, скворец называется шпаком... Он-то и есть тот самый шпак,— слышит Хомка заключительные слова отца бла­гочинного, который при этом легонько щелкает его по носу.— Э, да ты и сам порядочный шпак! — говорит он Хомке и переходит к другим ученикам.

Ну, а потом — начальство побыло и уехало. Учитель, взбешенный, вызвал Юрку и, будто бы по приказу инспектора, велел немедленно забирать сына, а надумает опять привести, то пусть приводит не раньше будущего года, вместе со всеми, без опоздания. Праздновал учитель свое избавление!

— Хомка! Шпак! Хомка Шпак! — дразнят теперь озорные мальчишки Хомку, на этот год отставленного от школы и от ученья.

Ну, ничего, подрастет Хомка, поумнеет, может, в будущем году станет лучше учиться. Корень учения горек, зато плод его сладок...

II

Теперь уж и слово «бирка» совсем забывается, а прежде его знал каждый малограмотный управляющий в имении, деревенский староста или лесник и всякий невольник-мужик. Биркой называется палочка или кусок щепки с насечками, которые указывали, кто сколько привез копен сена на хозяйский сеновал или возов жита в хозяйское гумно, кто сколько бревен вывез из лесу или сложил лесу поленниц. В самом начале нынешнего столетия бирка в нашем краю почти вовсе исчезла. Разве что встретишь ее при штуке сукна в сукновальне, при овчине у скорняка или при мотках пряжи, скопившихся у лугвеневского красильщика Иршы, чтобы по бирке, по насечкам на ней, знать, чье сукно, чья овчина и чья пряжа.

Можно считать с теперешней точки зрения совершен­нейшей дикостью выдумку нового асмоловского учителя ввести бирку в школьный оборот, да вот он, сам родом асмоловец, бывший унтер-офицер, ходил вприпрыжку, когда взбрело ему в голову это, и осуществлял он свое наме­рение с надлежащим усердием. Пока поздним вечером накануне филиппова дня пеклась картошка, учитель при горячем свете от печного жара выстругал ножиком брусок с пол-локтя в длину и с палец толщины. На брусок нанес он двенадцать насечек и против каждой написал те двенадцать ненавистных ему слов: «як, дык, хай, ці, ё, няма, трэба, добра, сёння, учора, дабрыдзень, казаў».

На следующее утро, как только начали собираться ученики, учитель уже стоял возле дверей и ждал.

— Добрыдзень! — сказала всегда аккуратно одетая дочь лесника, белокурая девочка, ученица третьего отделе­ния.

Учитель молча, с затаенным смехом, пропустил ее.

Когда все дети собрались, когда дежурный прочитал «Царю небесный» и в классе воцарилась тишина, учитель вышел на середину хаты, показал всем бирку и произнес такую речь:

— Слушайте, дубье! Как ни учу я вас говорить пра­вильно и чисто, вы все равно якаете и дыкаете. Вот, к примеру, лесникова Маша... Отец ее при господах часто бывает, в приличном свете показывается, говорит сносно и сам просил, чтобы я Машу научил-таки говорить чисто. А тем временем она нынче утром пришла и бухнула мне «добрыдзень!». А как следовало? — грозно приблизился он к побледневшей со страху дочери лесника.

Та молчала.

— Ну?!

У нее навернулись слезы, она понурилась. Весь класс замер.

— Ну?!

— Мама у нас по-простому говорит...— прошептала Марылька и заплакала. Она боялась, что из-за ее неумения говорить, как говорят паны, учитель не допустит ее экзаменам.

— Ах ты, дура полосатая! — отмахнулся от нее учитель.— Слушайте ж дальше, дубье! — снова обратился он всем детям.— Вот будет у вас такая отменная игрушка, — и повертел биркой в разные стороны.— Покамест я здесь определил двенадцать самых негожих ваших слов. Кто первым произнесет в классе одно из этих слов, тому я даю бирку. Когда он услышит, что кто-нибудь еще проиэнесет какое-либо негожее слово, пусть тому и передаст бирку. У кого бирка очутится к обеду, тот будет оставлен без обеда; у кого окажется к концу дня, того я оставлю сидеть в классе до позднего вечера. Понятно?

— Понятно! — весело ответили бойкие мальчишки,

— Ну тогда ладно! Теперь запоминайте те слова, кото­рых надо остерегаться. Для всех отделений — три слова: як, дык, хай. Повторите все несколько раз эти слова, Ну!

— Як, дык, хай! Як, дык, хай! — зашумели заинтересованные ученики, а некоторое даже смеялись от такой за­бавной игры.

— Як, дык, хай, як, дык, хай, якдыкхай, якдыкхай!..— все быстрее и громче повторялось в классе. Одни хыкали, будто кашляла овечка: дыкх, дыкх, дыкх!.. Другие гавкали, словно охотничьи собаки в лесу: явк, явк, явк!.. Третьи разогнались во всю прыть, будто колеса застучали под вагонами на полном ходу поезда: дыкхта, дыкхта, дыкхта!

Учитель прохаживался по классу довольный и сдерживал улыбку. Мальчишки расшалились.

— Смирна-а-а!

Все тотчас умолкли...

Тогда учитель прошел к первому отделению и спросил Хомку:

— Ты бежал как заяц... Ну, скажи это же самое по-правильному?..

Учитель надеялся услышать деланное «как». Хомка соскочил с лавки, чуточку подумал, не сообразив хорошенько, чего от него хотят, а потом не очень уверенным голосом, однако довольно твердо, ответил:

— Ты бежал як заяц, господин учитель!

Все третье отделение и часть хлопчиков из второго захохотали. Учитель сморщился.

— Ах ты тупица! — обругал он Хомку за этот ответ. Посмотрел на него с глубоким презрением и досадой и опять спросил: — Ну, какие слова из простых запрещаются в вашем отделении? Перечисли, а?

Терпеливо и долго ждал учитель ответа от Хомки, а Хомка не менее терпеливо и упорно молчал. Учитель дернул его за ухо и отошел.

— Ну, а ты? — обратился он с тем же вопросом к Марыльке.

— Як здыхав,— ответила Марылька. Была она и так затурканая девочка, а сейчас и вовсе отупела.

На этот раз захохотал уже весь класс, и невольно сам Хомка улыбнулся, тотчас поспешив для приличия снова нахмуриться.

Когда стало тише, учитель обвел глазами детей, и под его испытующим взглядом поднялось много рук в под­тверждение того, что есть в классе знающие. Однако учи­тель никого не спросил. Он вызвал нескольких мальчиков из третьего отделения и поручил им выучить с первогодка­ми те слова, которые не нужно произносить, чтоб не запо­лучить бирку, а сам занялся тем же самым со вторым отделением. Бирку на первый случай он отдал бедолаге Марыльке за тот злосчастный «добрыдзень».

***

О, бирка, бирка! Сколько из-за тебя пролилось горьких детских слез, сколько чубов надергано, избито ли­нейкою рук, натружено бедных коленок и сколько ссор возникало среди самых закадычных друзей! Казалось, так старались все говорить правильно, однако каждый день у кого-нибудь в руках оставалась «дудка», как с горьким смехом прозвали бирку школьники. Каждый хотел изба­виться от нее, и частенько пускались на коварное преда­тельство, или, как нынче выражаются, на провокацию. Получив в руки бирку, предатель зазывал в угол приятеля и нарочно начинал разговаривать с ним без господских слов. Не успевал тот, не сообразив, в чем дело, ответить «добра» или «нічога», как предатель радостно кричал: «Ага! Получай бирку! Ты сказал «нічога», а по-правильному надо говорить «ничиво». И в руках простачка уже торчала бирка. Особенно горазд был на такие проделки Лявонька Задума.

Понятно, множество прочитанных русских книжек, ко­торые ему покупал на ярмарках отец, помогало смышленышу лишь изредка обзаводиться биркой и легко от нее отделываться. Случалось, он смеха ради вводил в грех тех своих приятелей, которые усердно овладевали господским языком, старались отвыкать от мужицкого, да отвыкнуть никак не могли. Нарочно накликав на себя ту бирку, он терпеливо подслушивал, как разговаривают эти «паны» (так их звали в школе), выжидая, когда ему удастся в конце занятий вручить бирку самому заядлому «пану», да так, чтобы учитель оставил того с биркой в школе до темных сумерек.