Замять желтолистья

Он часто писал Кларе письма, она отвечала — сдержанно, не проявляя особых чувств, сообщала небогатые школьные новости. А он понял, что любит ее по-юношески самоотверженно, до самозабвения, — множество прочитанных книг разбудили его фантазию; одиночество, неопределенные отношения с отцом, которые начались после прихода в семью чужой женщины, как бы требовали близости с живой душой, которая заменила бы не только подругу, но и мать.

За стихи он больше не брался: пять ночей в неделю, которые просиживал в редакции, уроки, подготовка к выпускным экзаменам изматывали вконец. Об одном только договорились с Кларой: после школы поедут в Минск. Она собиралась в медицинский институт, он — в университет.

А в Бресте, особенно ближе к весне, было уже тревожно. Жители открыто говорили, что немцы нападут, из магазинов, из ларьков исчезали соль, спички, в город прибывали новые воинские части, техника. Было несколько случаев, когда из-за Буга и Муховца перебирались на советский берег люди, которые не хотели жить под немцами: они тоже говорили, что фашисты готовятся к войне.

Но он работал в редакции, одним из первых вычитывал тассовские материалы, в которых даже намека не было на какие-либо осложнения. С Германией существовал договор о ненападении, в газетах больше писалось о мирных делах — вводились в строй заводы, колхозы рапортовали о выполнении хозяйственных кампаний, а он привык верить газетам и книгам. Так его воспитали.

Тогда, на рассвете, когда на Брест — сначала на крепость, а затем на город — обрушились немецкие снаряды, бомбы, он был дома — только-только вернулся из редакции, принеся с собой еще немного волглый номер воскресной газеты. Два дня назад был выпускной вечер, на нем десятиклассникам торжественно вручили аттестаты об окончании средней школы, была музыка, танцы, у него в ушах и теперь звенели мелодии прощальных школьных вальсов.

Отец сразу понял, что началась война. Мачехи дома не было — уехала к родственникам в район, где они жили до переезда в припятский городок.

— Добирайся до Оли, — сказал отец. Олей звали мачеху. — Побудь пока там. Если возникнет что-нибудь опасное, я тебя там найду...

Это был последний разговор с отцом. По сведениям, которые после войны по крупицам собирал Высоцкий, отец из города выбрался, прибился к воинской части, но и она попала в окружение, и он партизанил между Брестом и Барановичами. В марте сорок второго года погиб.

А сам Высоцкий мачеху разыскивать не стал, добрался до припятского городка, две ночи ночевал у матери школьного товарища — десятиклассников военкомат тем временем успел мобилизовать.

Следующую, третью ночь он провел с Кларой. Они сидели в яблоневом саду — он прилегал к большому деревянному дому Клариных родителей — в старой, увитой диким виноградом беседке. Ночь была лунная, светлая, то в одном, то в другом конце города стреляли патрули — видимо, из предосторожности, — из-за Припяти даже отзвуки пулеметных очередей доносились. Они обнимались, целовались и в конце концов признались друг другу в любви. Впереди была разлука, они стали взрослыми, и слова взаимного признания в чувствах были просто необходимы перед дальней дорогой. Высоцкий должен был идти в армию — десятиклассников брали даже с неполными восемнадцатью годами. С Кларой договорились так: она эвакуируется, остановится в городке Тим на Курщине, где у нее есть родственники, а Высоцкий будет писать ей в Тим письма.

Они твердо решили не терять друг друга р. вихре, войны.

Увиделся он с Кларой только через пять лет. Она заканчивала медицинский институт, он после военного училища, фронта, побега из плена, нового фронта и демобилизации работал в газете, где когда-то напечатал первые стихи. И еще почтя пять лет тянулись неопределенные, мучительные для обоих отношения, пока их дороги не разошлись навсегда.

V

На окраинной улочке, по соседству с гостиницей, Высоцкий отыскал чайную, не сказать чтобы уютную: с замызганным полом, ободранными обоями на стенах, медлительными официантками. Зато тут можно занять отдельный столик, а пиво разливает красивая, с распущенными волосами буфетчица.

Пиво немного похуже, чем раньше. Но все равно от двух кружек слегка туманится в голове и мир кажется более веселым.

Высоцкий приходит в чайную третий вечер и немного освоился с публикой, которая ее заполняет. За городом возводятся корпуса нефтеперерабатывающего завода, после смены строители приезжают в город — очевидно, где-нибудь поблизости находится общежитие.

Вваливаются строители в чайную шумно, сдвигают в один ряд столики, заказывают ужин, подшучивают друг над другом. Из разговоров Высоцкий понял — монтажники. Зеленая молодежь эти монтажники, лет по восемнадцать — двадцать каждому, исключая белобрысого парня, он явно старше других — бригадир или мастер, который верховодит за столом.

Парень, не дожидаясь закуски, наливает товарищам по полстакана. — Взяли!

Бригадир с жестковатыми белесо-синими глазами старается обратить на себя внимание. Но чье? Парни и без того глядят на него как на бога.

Заходит гомонливая ватага, цыган, они занимают два столика: цыгане теперь оседлые, приобщенные к индустрии, хотя коней, кажется, не бросили — что-то возят на стройку.

Несколько маляров в запачканных известью спецовках пьют пиво, наперебой спорят о нарядах, тарифах, расценках, ругают начальника.

Как и в предыдущие вечера, стоит возле буфета, облокотясь на стойку, низкорослый, хмурый парняга в синем шоферском комбинезоне.

Монтажники тем временем заводят песню. Бригадир и тут командует — взмахивает рукой, и голос у него приятный: выделяется среди остальных. Официантка ставит на столик монтажников целую дюжину кружек пива, и буфетчица в их сторону приветливо поглядывает.

Теперь ясно, почему старается бригадир. Буфетчица красивая, и он со своим хором отдает ей дань внимания. А нахмуренный парняга, видимо муж буфетчицы, не нашел ничего лучшего, как сторожить жену. Но сторожи не сторожи, а внимание бригадира ей по душе, тем более что в ее честь даже песни поют. Жизнь, жизнь...

Вечером Высоцкий бродит по притихшим улицам. Восходит, как в давние годы, луна, темнеют заречные сосняки, над луговиной синими островками висит туман. Город долго не засыпает, в ночном мраке из-за своих пригорков, котловин, он кажется огромным, многоэтажным. В деревянном особнячке, где раньше помещалась редакция, теперь живут: занавески на окнах, синие абажурчики. Почта там же, театральной труппы в городе нет, в здании театра с античными колоннами проводятся обыкновенные киносеансы, и порой, может, еще выступления народного театра. Из старины сохранилась в городке одна церковь — барокко, семнадцатый век. А городку тысяча лет, он упоминается в древних летописях, и вообще историки, лингвисты, археологи одно время связывали здешние места с прародиной всего восточного славянства.

Через три дня была еще одна лекция — напряженные, вдохновенные часы, когда он целиком вошел в доверие к студентам. Из института Высоцкий сразу направился в парк. Он умышленно не заходил сюда, как бы приберегая парк для тех дней, когда спадет тяжесть, связанная со спецкурсом. Тяжесть спала, студенты его приняли, и теперь, утомленный, еще возбужденный лекцией, он идет в заветное место.

В парке над Припятью несколько клеников он посадил памятной осенью сорокового года — тогда был объявлен месячник озеленения города, и десятиклассники принимали в нем участие. После войны он тоже сажал деревья — редакция выезжала на субботник в прилегающую к городу так называемую зеленую зону. В последние годы у Высоцкого не раз возникало желание посмотреть на деревья, посаженные своей рукой.

Миновав арку — символический вход в парк, Высоцкий ничего не узнал. С ним случилось то же, что и в железнодорожном городке, когда, выйдя из вокзального помещения, он едва не заблудился. Теперь день, среди деревьев он не заблудится, но место стало чужим и как бы незнакомым.