Замять желтолистья

С минуту Высоцкий стоял, присматриваясь к переменам, пока понял, что случилось. Парк заметно уменьшился, пожалуй, половину его занимают незнакомые постройки. Под ними те места, где росли посаженные им клены. Высоцкий погрустнел. Будто рвалась нить, которая связывала его с юностью: деревья, очевидно, вырубили, и на их месте возвели железобетонные здания.

Он вышел к Припяти. Она блеснула широким синим плесом, безлюдным песчаным берегом, видимо превращенным в пляж. В уцелевшей части парка клены, тополя, акации разрослись, сплелись кронами, на аллеях под ними полумрак, затишье, опавшая листва щедро застилает дорожки.

Высоцкий нашел скамейку на окраине парка, откуда лучше смотреть на реку, присел, положил рядом портфель. Пышные вершины кленов будто пламенем охвачены. Месяц желтолистья. Деревьев, которые посадил он, нет. Что ж, молодость давно прошла, и печалиться не стоит. Текла Припять, шли годы, выросли другие деревья. Все как надо. А что сталось с ним? Ничего особенного. Учился, потом учил других. В его возрасте человека молодым не назовешь, — наверно, поэтому он слишком сентиментально смотрит на прошлое. Для него, как для деревьев в парке, тоже наступила пора желтолистья.

По-летнему светит солнце. В голубой вышине плывут белые тучки, синеет заречный сосняк, видимая глазом луговина заставлена редкими стожками. С левой стороны, легкие, ажурные, будто игрушечные, висят над рекой арки шоссейного и железнодорожного мостов. Возле шоссе, там, где оно скрывается в сосняке, стояла когда-то деревенька — несколько хаток с темными, обдутыми ветрами стенами. Хатки видны и теперь, сереют шиферными крышами, а сами желтые, синие, зеленые. Коснулось и деревеньки дыхание перемен.

Посредине реки промчался, вздымая пенистую

борозду, катер, послышался далекий гудок парохода.

Из-за деревьев вышла стройная, по-летнему одетая девушка или молодая женщина. Увидев, что крайняя скамейка занята, с минуту поколебалась, затем решительно направилась к ней и села с другого конца, не обращая внимания на Высоцкого.

Он тоже не смотрел на нее — сидел, курил, ни о чем не думал, расслабленный после недавнего напряжения, охваченный приятным, умиротворенным настроением. Такое настроение как бы невольно вызывала спокойная река, песчаный берёг, зеленая трава на противоположном низком берегу, тишина, которая тут царила.

Он даже вздремнуть не вздремнул, а так слегка покачивался словно в невесомости, между сном и явью, видел и не видел реку и песок. Встрепенулся от какого-то внутреннего толчка, и, когда вскинул глаза на соседку, взгляды их встретились. Она первая отвела глаза. Он потом украдкой следил за ней: интересное лицо — встретишь и запомнишь, — может, из-за прямых, чистых линий высокого лба, прямого, орлиного носа, гибкой фигуры.

Соседка держит в руках шариковую ручку и учебник английского языка — тот, по которому учатся студенты от первого до третьего курсов, на сжатых коленях лежит толстая тетрадь в клеенчатой обложке и маленький карманный словарик. Встретив в тексте незнакомое слово, соседка сначала записывает его в тетрадь, затем снова углубляется в учебник. В маленьком словарике всех нужных слов не находится, и тогда она недовольно морщит лоб, что-то отмечая в тетради. Наверное, ставит против таких слов вопросы.

Девушка упрямая: прошло десять минут, двадцать, полчаса, а она по-прежнему перелистывает словарь, не поворачивая головы к соседу.

Высоцкий подсел ближе. Соседка сделала вид, что не заметила, а может, и впрямь не заметила. Пальцы ее правой руки в чернилах, маленькое чернильное пятно на прямом высоком лбу — испачкалась, когда поправляла волосы. Возникло доброе чувство к ней, желание ей помочь. А может, и другое было в неожиданном порыве — стремление отплатить за невнимание, возвыситься в ее глазах.

— Дайте учебник, — попросил он. Она недоуменно взглянула на него.

— Дайте учебник.

Девушка осторожно отдала ему книгу.

— Так вы языка не выучите. Надо понять предложение, а потом записывать слова. Можно вообще не записывать. Лучше два-три раза повторить текст.

Он прочитал несколько строк, сразу же переведя их.

Она, видимо, поняла, что перед ней преподаватель, — по интонации чтения, неторопливой уверенности, поучительному тону. Сидела притихшая, послушная.

А он почувствовал, что несколько перебрал.

— Я в этом городе жил,; — сказал с доверчивой улыбкой. — До войны и после войны. Можно было купаться в Припяти, а я зубрил латынь.

— Зачем вам нужна была латынь?

— В университете ее преподавали. Я учился заочно.

— На каком факультете?

— На филологическом.

Она встрепенулась, на лице пробился румянец.

— Я тоже любила литературу, а пошла на геологию, — сказала с огорчением. — Руковожу тут студенческой практикой.

— Нефть разведываете?

— Соль, — соседка оживилась. — Под городом запасы пищевой соли. Огромные, на сто лет хватит.

— Кажется, где нефть, там и соль? — несмело спросил Высоцкий.

— Тут нефть особенная. В отложениях между солевыми пластами. Поэтому долго не могли найти.

— У вас очень современная специальность. Если бы окончили филфак, стали бы учительницей, ходили на уроки, проверяли тетради.„

— А так сижу в кабинете. После университета оставили лаборанткой на кафедре. Решила хоть английский язык изучить.

— Вы Гомельский университет кончили?

— Гомельский. Поступила туда, как только открылся.

— Странная вы, — сказал Высоцкий, с интересом разглядывая молодую женщину. — Геолог — профессия века. Могли в поисковую партию пойти.

— Было бы то же самое. Торчала бы в конторе, описывала керн, составляла сводки...

— Это, конечно, зимой. Летом — снова в экспедицию.

— Хочу в газету, — вдруг заявила девушка. — Немного поработаю и попрошусь. Думаю — возьмут...

Высоцкий от неожиданности смутился.

— Вы любите писать? — спросил он.

— Люблю быть с людьми. После школы работала в комсомоле. Пять лет, поэтому университет закончила поздно.

Только теперь Высоцкий заметил, что ей, очевидно, за тридцать, в характере что-то решительное, властное.

— Я тут в газете работал, — сказал он. — Сразу после войны. Немного знаю, что такое газета.

Она как бы спохватилась.

— Вы в институт приехали?

— В институт. Пригласили прочитать спецкурс.

— Я вас в гостинице видела, — вдруг призналась молодая женщина. — У вас отдельная комната. А наши доцент и преподаватель в комнате вдвоем. Тоже руководят практикой.

— Вы с ними?

— С ними. Но живу в палатке. Со студентами. Лаборантов в гостиницу не пускают.

Дальше — полная неожиданность. Они познакомились, молодую женщину зовут Галей, и — главное — она из местечка, где он родился, бегал мальчишкой, учился до шестого класса.

У него даже мелькает мысль, что Галя посланец судьбы. Приехать в город, где прошла молодость, и вдобавок встретить человека, который ходил теми же, что и он, тропками, помнит березняки, дубняки, сосновые боры на песчаных взгорьях — он недавно повидал их снова, и они все чаще встают перед глазами. Высоцкий, не обращая внимания на то, что наступил вечер, расспрашивает о жителях местечка, об учителях, которые его учили, рассказывает, что знает о местечке сам, вспоминает различные истории, которые приключались с его жителями. Воспоминания взвихрили чувства, он говорит увлеченно, вдохновенно, шутит, сыплет остроумными словцами — хочет ей понравиться. Она тоже оживилась, по каким-то ниточкам установила его родословную — несколько его дальних родственников и теперь живут в местечке. Он еще рассказывает ей, что недавно там был — знает, что в окрестностях местечка открыли нефть, и хотелось посмотреть как она течет. Они расстаются друзьями, условившись встретиться завтра, на этом самом месте. Галя придет с учебником, и они позанимаются английским языком.

Вечером, когда Высоцкий блуждает по улицам городка, сталкиваясь с группами молодежи, студентов с транзисторами, портативными радиоприемниками в руках, будто показывающих этим, что они минуты не могут прожить без музыки, он не осуждает их, не насмехается, как прежде; его самого как бы подхватила волна, звеневшая в душе неслышной музыкой. Он будто почувствовал себя молодым, сильным, беззаботным, как вот эти студенты, у которых все впереди.