Замять желтолистья

часов в шесть, раскладушки исчезают, так как на них спит рабочий люд, который спешит на смену, на автобусы — Нефтехимстрой в окрестностях города.

Быт не упорядочен. В столовых, магазинах, ларьках — всюду очереди. Чтобы выпить кружку пива, надо долго постоять. Городок, который обретает славу индустриального города, должен расплачиваться за высокие устремления.

В конце концов, городок всегда был перенаселен. Но тогда, в послевоенное время, совсем по другой причине. Его сделали областным центром, и узкие улочки, приземистые домики с трудом размещали множество областных учреждений, организаций, которым нужны были помещения, кабинеты, транспорт. На центральной улице, полого спускавшейся к Припяти, вывески висели, пожалуй, на каждом здании. Весной, когда на склонах пригорков начинал таять снег, мутный поток мчался по главной магистрали, как по горной теснине, — мимо домиков с вывесками, людей с потрепанными портфелями, которые сновали взад-вперед по узкому тротуару, мимо куцых, как обрубки, тополей с обрезанными верхушками. Ледоход на Припяти вдребезги разносил временный деревянный мост, которым городок связывался с остальным миром, машины, пешеходы до самого лета, пока не наводили новый мост, переправлялись на противоположный берег на пароме и лодках. И трудно было представить, чтобы обособленный, будто остров, городок, который ничего особенного не производил, не мог послать в окружающие районы, деревни ни машин с собственной маркой, ни удобрений, ни чего-нибудь другого — материального, весомого, — а спускал только циркуляры, постановления, приказы, мог серьезно влиять на ход хозяйственной жизни. Было ощущение нереальности, надуманности областного титула, присвоенного заштатному городку.

Нынешняя перенаселенность — другое дело. В районе, где Высоцкий родился и который фактически прилегает к городу, в других местах, которые находятся в междуречье Днепра, Березины и Припяти, из земных недр течет нефть, и строительство в соседстве с городом нефтеперерабатывающего гиганта, химических заводов означает одно: город действительно возвысится, поведет за собой экономику прилегающего края, его имя с уважением будут называть не только в стране, но и за рубежом.

Высоцкий до вечера бродит по улицам, отмечая перемены, узнавая былое, прежнее, чего все-таки больше и что всплывает в памяти приятными, грустно-радостными воспоминаниями.

Отца перевели в городок осенью тридцать девятого. Высоцкий тогда учился в девятом классе. Вообще отца перебрасывали из района в район: был сначала на партийной работе, потом на советской — председателем райисполкома; а в городок приехал заведовать горторгом.

У отца были свои счеты с жизнью. Мать Высоцкого умерла, когда сыну шел четырнадцатый год, два года они жили только вдвоем с отцом, который дома не засиживался, носился по району, возглавляя разные кампании, но цыганские скитания, одиночество, видимо, опостылели, и он женился. Может, потому и попросился на новую работу, пожелал переменить место.

Молодость не очень задумывается над сложностью, драмами жизни, ею руководит наивный эгоизм: после женитьбы отца, прихода в дом новой женщины, Высоцкий потребовал одного: чтобы ему дали отдельную комнату и не совали нос в его личные дела. Он много читал, быстро заводил знакомства — к этому, очевидно, приучили частые переезды семьи, — сдал нормы на все оборонные значки, готовя себя, как и большинство подростков того времени, к военной карьере. Учился он легко и успешно и после переезда в городок, который своим бытом мало отличался от районного местечка, жил как и раньше.

Новое было в возрасте. В городке он стал десятиклассником, а это означало, что близится пора вылета из родного гнезда и надо самому решать, чем он будет заниматься. И как ни нравилась ему лейтенантская форма, кубики в петлицах, скрипучие ремни, прочитанные книги делали свое, он решил поступать в университет.

В городке выходила областная газета, такая же большая, как и московская, минская газеты. Иной раз она печатала подборки стихов местных авторов, и Высоцкий загорелся, на него нашло вдохновение.

Высоцкий за месяц написал целую тетрадь стихов и однажды отважился — отнес в редакцию. Его принял рыжеватый, приветливый секретарь редакции — он сам писал стихи, а позднее, после войны, Высоцкому вместе с ним пришлось работать, — бережно, щадя самолюбие автора, большинство скороспелых творений отклонил, назвав их риторичными, художественно слабыми, но три стихотворения оставил, тут же, при Высоцком, поправив отдельные строки.

Стихи были напечатаны, об этом узнали в школе, и Высоцкий чувствовал себя героем.

Та последняя осень навсегда запала в память розовыми восходами и закатами солнца, которые удивительно отражались в зеркальной поверхности широкой Припяти. Утром лучи сперва золотят вершины песчаных, с пятнами бурого глинозема пригорков, затем спускаются ниже и ниже, пока не тронут глади реки, которая в одно мгновение отзывается тысячами сверкающих волн. Вечерняя пора настраивала на более рассудительный, философский лад. Солнце идет на закат медленно, не спеша, как бы жалея расставаться с безграничностью земли и неба. Еще горит густой позолотой пологий правый берег, еще небо над рекой рдеет то светлыми прогалинами, то красновато-медным багрянцем, а внизу, в прибрежных песках, темных лозняках, уже царит мрак.

Выпускной класс, предчувствуя расставание, необыкновенно сплотился. Были диспуты, совместные походы в кино, в театр, который переехал из другого города и для которого специально построили помещение с мраморными античными колоннами — пожалуй, самое лучшее из четырех или пяти новых, выросших в областном центре.

Приятно было идти по притихшему ночному городку, слушать тихий шепот тополей, гулкие шаги, звонкие голоса друзей и подружек выпускного класса. Всходила луна, лила на окутанные мраком домики, улицы, переулки таинственный свой свет, и городок в такое время казался необыкновенно привлекательным, сказочным. Домики, хатки карабкались по косогору до самой седловины, блестели огоньки в окнах — в трепетном лунном свете пригорки вместе с небогатым человеческим жильем, разбросанным по склонам, вставали будто огромные небоскребы, едва не достающие своими вершинами неба и звезд.

В те полные неясных юношеских порывов дни как раз и захватила молодую душу в плен Клара Синельникова, высокая длинноногая десятиклассница, красивая и необыкновенно молчаливая. Высоцкий не помнит, с чего началось. Скорее всего, с того, что Клара ходила по классу, сидела за партой, отвечала уроки, он слышал ее голос — грудной, глуховатый и одновременно по-девичьи звонкий. Клара все время будто что-то в себе таила. Она не набивалась в компанию, не выделялась среди девушек, хотя ее нельзя было назвать одинокой и грустной. Красота ее была настоящая, самой высокой пробы: продолговатое лицо, которое привлекало совершенством, деликатностью, задумчиво-спокойным выражением, статная фигура, плавность походки, движений, жестов, за которыми как бы таилась скрытая сила.

Училась Клара хорошо, была в ряду лучших учеников в классе. Подруги ей завидовали, но она вела себя так, что к ней нельзя было придраться. На насмешки отвечала безобидной улыбочкой, ухаживания парней тактично отклоняла, выделяться не стремилась.

С Высоцким Клару сблизил случай. В классе собирали по рублю для помощи испанским детям, а у нее денег не было, и он охотно внес за нее рубль. На другой день Клара вернула долг серебряными монетами, и, когда пересыпала их в его ладонь, одна монета упала, покатилась по полу и провалилась в щель между половицами.

Клара густо покраснела, хотя неизвестно, кто был виноват: она ли, торопливо отдавая деньги, или он, небрежно подставив ладонь.

Отца той осенью перевели в Брест, а вслед за отцом уехал Высоцкий. Более чем за что-либо другое, он корил себя потом за этот переезд, так как, добиваясь самостоятельности, продолжая учиться, в новом городе устроился на работу. Его взяли ночным корректором в газету, — видимо, могли взять и в припятском городе, и не надо было бы расставаться с Кларой, и тогда, возможно, совсем по-другому сложилась бы его жизнь.