Страница 58 из 91
Учить triviales artes можно, говорит проповедник, но, напоминает он, ангел прибил святого Иеронима за то, что он читал сочинения язычников, бросив ему обвинение: «Ciceronianus es, non Christianus» (Hervieux, 337). Нечто подобное произошло и в Париже. Некий ученик явился после смерти своему магистру по имени Селла. Выходец с того света был одет в пергаментный плащ, исписанный мелкими буквами. Он признался, что тяжесть букв чрезвычайно его гнетет, все равно как если б он нес на шее колокольню этой церкви — он указал на церковь Сен Жермен, около которой он явился магистру. Письмена эти суть софизмы и пустые вопросы, на обсуждение коих он тратил свои дни и пониманием коих гордился. «Я не могу выразить тебе, как мучает меня жжение под этим плащом, но я покажу тебе одну каплю пота». Магистр протянул ладонь, и капля прожгла ее насквозь, как если б то была стрела. Под влиянием этого происшествия магистр оставил школу логики и вступил в орден цистерцианцев, произнеся при этом стих: «Linquo coax ranis, cra(s) corvis, vanaque vanis, Ad logicam pergo que mortis non timet ergo» («Квакал я с лягушками, каркал с воронами, занимался суетой сует; иду к той логике, коя не страшится ergo смерти»). В Париже Жак де Витри видел, как этот магистр демонстрировал свою прожженную адским потом руку (Hervieux, 341; Crane, N 31; Klapper 1914, N 24; Legenda aurea, 163).
162
Воскресение мертвых. Собор Сен Лазар
163
Иуда, повешенный бесами. Собор Сен Лазар
164
Добрый и дурной пастыри: Христос с овцами и монах с козлами. Французская миниатюра второй половины 12 в.
Сам Аристотель, явившись после смерти какому-то мирянину, признался, что на том свете различения по родам и видам (quid genus, quid species) не имеют никакого значения, ибо вся премудрость там исчезает (Hervieux, 339).
Знания многообразны и преходящи, за одним мнением тут же высказывается другое, и книга появляется за книгой, — всего не узнаешь. Гоняющийся за знаниями, по мнению Жака де Витри, уподобляется тому мужику, который, уронив топор в воду, остановился на мосту, поджидая, когда в реке стечет вся вода (Crane, N 34). Эти занятия не только тщетные, но и чреватые опасностью. Существуют богословские истины, о которых не следует рассуждать, ибо дискуссии лишь запутывают, сбивают и грозят впадением в ересь, — эти истины нужно принимать без рассуждений. Один монах из Монмута любил поспорить о Троице, и, хотя приор монастыря запретил ему подобные диспуты, он продолжал рассуждать о ее ипостасях и различиях между ними. К чему это привело? Наутро обнаружилось, что все его знания исчезли, так и не возвратившись к нему до конца его дней (LE, 86). И точно так же некий парижский магистр (Алэн Лилльский?), похвалившийся тем, что понимает послания апостола Павла лучше, чем сам святой Павел, понес божью кару и тотчас утратил всю свою ученость, так что едва мог вспомнить хотя бы одну букву, и в монастыре, куда его поместили, монахиня с трудом обучила его семи псалмам (ЕВ, 294; Klapper 1914,153). Магистр Ланфранк тоже много размышлял о святой Троице. На пути он увидел какого-то мальчика, переливавшего воду из реки в колодец, — он сказал, что намерен вычерпать всю воду. «Сие невозможно», — заметил магистр. «Но так же невозможно и то, о чем ты размышляешь», — возразил мальчик и исчез (LE, 86; Klapper 1914, N 23)[153]. Робер де Сорбон писал: «Рассуждают ученые о затмении солнца, а затмением душевного солнца, каковое из-за грехов происходит в их сердцах, не озабочены»[154].
При оценке этой в целом антиинтеллектуальной позиции проповедников нужно учитывать, что сами они отнюдь не были необразованными или недостаточно начитанными людьми. В их сборниках цитируются сочинения античности и средневековья, они в курсе событий и диспутов, происходивших в парижском университете[155], и хорошо знают его жизнь[156]. Некоторые, подобно Жаку де Витри, являются авторами не только сборников «примеров», но и ряда других произведений. Поэтому сдержанность или даже прямая враждебность в отношении к науке, которую обнаруживают проповеди, едва ли представляют собой выражение умонастроений их авторов. Скорее, эта позиция определялась той средой, в которой велась их проповедническая деятельность.
Но, по-видимому, была и еще одна причина настороженного отношения к книжной учености. Как пишет Этьен де Бурбон, опытный инквизитор, немало сил приложивший к борьбе с альбигойцами, еретиков можно распознать по их «sophisticacio» (мудрствованию): прикидываясь простыми, невежественными людьми (таково, видимо, употребление термина rustici в данном случае), они своими софизмами и двусмысленностями ставят в тупик наиболее изощренных парижских философов, если те не осведомлены об их заблуждении (ЕВ, 352). В свою очередь Цезарий Гейстербахский утверждал, что инициаторами альбигойской ереси были именно litterati, которые, «по дьявольскому наущенью, безумствовали сильнее, нежели illitterati» (DM, V: 21). По словам Этьена де Бурбон, вальденсы и альбигойцы придавали священным текстам столь огромный вес в деле совращения народа, что поручали писцам переписывать их и переводить на родной язык. Эти хитрецы обращались к простым людям, используя переведенные книги и толкуя их на свой лад.
Среди приверженцев еретиков были миряне, способные наизусть повторить Евангелие, между тем как не затронутые ересью прихожане погрязли в религиозном невежестве, и эта вина на католических пастырях, «из коих многие не заботятся о спасении своем и своих, так что их паства едва ли в состоянии прочитать Pater noster или Credo» (ЕВ, 342, 349).
Впрочем, существуют способы наглядно и убедительно для простых верующих разоблачить еретические писания. Это отнюдь не ученый диспут, мало что способный доказать неграмотным, это архаичная для XIII века процедура «божьего суда», испытания огнем силы веры, которую могут внушить соответственно ортодоксальные и еретические трактаты. Судьи бросили в огонь труды святого Доминика и еретическое сочинение — и что же? «Книга блаженного Доминика выскочила из огня нетронутой, книга еретика сгорела дотла» (ЕВ, 337).
Поэтому нет ничего удивительного в том, что после разоблачения и осуждения злостных начитанных еретиков в Париже — «источнике всех знаний и кладезе божественных писаний» — было на три года запрещено чтение кем бы то ни было научных сочинений, а книги, составленные этими еретиками, в том числе богословские трактаты на французском языке, были подвергнуты проклятью и сожжены, как и их авторы (DM, V: 22).
Рисующаяся в «примерах» картина социальных отношений, положения разных слоев и классов общества, критика имущественного неравенства и угнетения низших и слабых, так же как и решительное осуждение ростовщичества, нападки на распущенность и неправедное поведение духовенства, несомненно, суть выражение взглядов и установок нового монашества XIII века, нищенствующих орденов, которые добивались коренного улучшения дел в церкви и ее практике. Но именно поэтому собранный материал может служить и для понимания умонастроений паствы, к которой проповедники обращались со своими поучениями и «примерами».
Глава 9
Женщина, семья, секс, или Цивилизация мужчин
От проповеди трудно ожидать большой и разносторонней информации касательно семьи, брака, отношений полов, положения женщины и ребенка. Духовное лицо — это человек, оставивший своих родителей и братьев, семью и дом ради бога. Самый акт пострижения или принятия духовного сана означал, что в системе ценностей, принимаемой монахом или священником, семья занимает весьма низкое место. Отвергнув земной брак, он вступает в брак с пречистой Девой, так же как монахиня становится невестой Христа. Земные связи могут только помешать спасению души.
153
Какой-то король задал философу вопрос, что такое Бог. Тот попросил время на размышление, но по истечении его вновь просил отсрочки и т. д. Король обвинил его в обмане, но философ возразил: «Не обманывал я вас, господин. Но Бог столь велик и неизмерим, что чем более я о Нем размышляю, тем менее оказываюсь способен Его постичь, и я не в состоянии ответить на вопрос» (Klapper 1914, N 112).
154
Цит.: Haskins Ch. Н. The University of Paris in the Sermons of the Thirteenth Century. - In: Haskins Ch. H. Studies in Mediaeval Culture. Oxford, 1929, p. 49.
155
Ibid., p. 36–71.
156
Вот анекдот, героем которого является Петр Абеляр (авторы «примеров» охотно рассказывают истории о знаменитых современниках или великих людях более раннего времени). Жак де Витри слыхал, будто, разгневавшись на Абеляра, французский король впредь запретил ему читать в его земле. Тот, взобравшись на дерево, читал толпе школяров. Увидев эту сцену из окна дворца, король призвал философа к ответу, но услышал: «После вашего запрета читать на земле вашей, я, господин, читал в воздухе». Король запретил ему читать как на земле, так и в воздухе, и Абеляр устроился на корабле, а школяры слушали его лекцию, сидя на берегу. Опять государь во гневе вызвал Абеляра, но тот отвечал: «Ни на земле, ни в воздухе не читал я, но на воде твоей». Король, сменив гнев на милость, признал, что Абеляр его одолел, и впредь позволил ему преподавать там, где пожелает, на земле, в воздухе или на воде (Frenken, N 51).