Страница 9 из 45
— А я и не подозревала, что ты художник. Настоящий. Без козы.
— Без какой козы?
— Ну, которая по мостику бежала. Ты любишь людей, а, по-моему, это главное. И как хорошо ты их называешь: «человечество торопится на работу», «человечество отдыхает». Завидую человечеству.
— Ну, раз тебе понравилось, — сказал Юрий, — я тебе еще кое-что покажу.
Он порылся в дальнем углу и вынес небольшое полотно, приставил осторожно к стене.
— Ну как?
У стены стояла девочка, длинноногая и худенькая, и держала в руке пион. Пион был огромный, красный, как кровавый шар, а глаза у девочки были синие. Они открыто и доверчиво глядели на мир из-под крутого, нависшего лба.
— Кто это? — выдохнула Дианка, хотя и без ответа поняла кто.
— Моя дочь.
Он хотел убрать полотно, но Дианка не дала.
— Расскажи мне про нее.
— А что рассказывать? Живет в Москве, у бабушки, но каждое лето приезжает ко мне в гости. Вот только нынче не приехала. Мать забрала ее к себе. В Воронеж.
«Почему, почему, почему?!» — хотелось крикнуть Дианке. Но она молчала, не в силах произнести ни слова. А девочка глядела на нее своими синими доверчивыми глазами и тоже будто спрашивала: почему?
Юрий приготовил чай и пригласил Дианку.
— Не хочу, — сказала она и поднялась. — Я лучшее пойду.
— Куда, ведь ночь уже?
— Ничего. Я привычная.
И улыбнулась: вспомнила первую ночь, проведенную в городе.
— Спасибо за «человечество». И за дочку спасибо.
Она бежала по лестнице вниз, спотыкалась, чуть не упала, зацепившись за что-то в темноте, а он стоял на верхней площадке и глядел ей вслед. Он не крикнул, не позвал и не пошел за ней, просто стоял и молча глядел, как она убегала.
На улице уже светлело, хотя звезды еще мерцали в небе ярко и призывно.
До общежития Дианке пришлось добираться пешком, потому что трамваи еще не ходили.
От пережитых ли волнений или от того, что и прошедшую ночь она почти не спала, Дианка скоро устала и решила отдохнуть в маленьком сквере перед собором. Села на скамейку, откинула назад голову и чуть не задремала. Вздрогнула от шума мотора. Это подошла поливальная машина и стала мыть памятник Кутузову. Струи воды сбегали по его лицу, стекали за воротник, а Кутузов стоял себе с саблей на боку и даже чуть-чуть улыбался. Ему, наверное, нравилось, когда его мыли. А потом стали мыть Дианку. Она захлебывалась, кричала, хотела проснуться, но вода лилась и лилась, и в конце концов Дианка смирилась…
Разбудил ее дворник с метлой:
— Это тебе, гражданочка, не вокзал. Сюда туристы скоро заявятся. Так что топай отсюдова подобру-поздорову!
Дианка не стала перечить: поднялась со скамейки и пошла в общежитие.
Здесь уже почти никого не было — разъехались по домам. Она собрала чемодан, простилась с тетей Марусей и отправилась на автобусную станцию. Как раз успела: на Веселые Ключи отходил первый автобус.
Дианка сидела у окна и, словно завороженная, глядела на проплывающие поля и перелески — соскучилась за целое лето. Вон рябинка уже вся зарделась, так и манит к себе красными ягодами, а вот среди темной зелени сосен, как вспыхнувший факел, вдруг промелькнет клен. Скирды соломы на полях — как сказочные терема.
Рядом с ней в автобусе сидел какой-то парнишка, всю дорогу маялся, хотел закурить, а не разрешалось. Оказалось, инженер, едет в колхоз на работу устраиваться.
— А что, разве инженерам места в городе уже не хватает? — с вызовом спросила Дианка.
— Нет, почему же? Но у меня специальность — сельхозмашины, — пояснил парнишка.
Над верхней губой у него смешно и наивно курчавились рыжие усики.
— И когда это вы успели? — спросила Дианка.
— Что успел?
— Институт закончить.
— Академию.
— И прямо из академии в колхоз?
— А что тут удивительного? Академия-то сельскохозяйственная!
— Значит, там и на агрономов учат?
— Конечно!
Узнав, что Дианка из Веселых Ключей, обрадовался: ведь он тоже туда. Поинтересовался, как в колхозе с жильем.
— А то, понимаешь ли, жена у меня. И теща. Сто восемнадцать килограммов.
— Как же она в колхоз соглашается?
— С радостью! «Вези, — говорит, — меня на природу, чтоб я могла физически закаляться».
Дианка засмеялась:
— Не волнуйтесь, уж кому-кому, а инженеру из академии жилье дадут. Да еще с трудоспособной тещей.
О том, что им придется теперь работать вместе, Дианка не сказала: зачем хвастаться? Ведь еще неизвестно, как у нее все сложится. Может, в первый же день запорет трактор. Хотя и инженер, несмотря на академию, тоже, видать, был силен лишь в теории. Увидел на поле силосорезку и спросил:
— А это что за агрегат?
— «Кир-полтора», — пояснила Дианка. — Ну, косилка-измельчитель роторный. Только поломанный…
Больше она ничего не стала объяснять, потому что показались Веселые Ключи. Сердце забилось часто-часто, как пойманная в силок птица.
Вот и речка из двух рукавов, поблескивающая в темной зелени ракит, вот и расщепленная молнией сосна посреди села, вот колодец с журавлем. Воду, правда, из него не берут, рядом колонка, а журавль все тянет голову в небо, будто вдогонку за живыми журавлями.
Автобус остановился возле школы, тут уж рукой подать до материнской хаты. Дианка даже про инженера забыла, так домой торопилась: «Как там мои зайчата?»
Зайчата были на месте. Это дед Тарас, когда еще в силах был, вырезал по фронтону крыльца двух зайцев, чтоб они раньше всех внучку по утрам встречали. Один заяц был смешной, с оторванным ухом, но она все равно любила его и, подойдя к крыльцу, подмигнула ему: «Привет, косенький. Небось соскучился?»
Как и следовало ожидать, матери дома не было. Лишь мяукал запертый в хлеву котенок.
Дианка выпустила котенка, села на крыльцо и заплакала. Правда, плакала она недолго, потому что сквозь слезы, сквозь нечаянную и непонятную боль в душе она чувствовала, как приходит к ней радость от того, что она все-таки дома, вернулась наконец, и что все ей здесь такое знакомое, близкое, родное. Стосковалась она за это время и по матери, и по зеленой траве, и по зайцам. По простым человеческим радостям, когда можно спрыгнуть с крыльца прямо в утреннюю стынь и, подоткнув подол, чтоб не замочить в росе, промчаться тропинкой к ключу. Вода там чистая, холодящая. И нет ничего на свете вкусней этой воды, когда пьешь ее прямо из ключа, окунув лицо в прохладную его нежность. Пьешь и ощущаешь на лице толчки струй, бьющих прямо из-под земли. А то убежать в луга, лечь на спину, раскинув руки, и плыть вместе с цветами, с облаками, с ветром. А лучше всего посидеть под заветными дубами, послушать шум леса, помечтать.
Ах, Дианка, Дианка, совсем ты, я вижу, разнюнилась, а надо хоть полы в доме помыть, обед приготовить матери.
К тому времени, когда мать вернулась с дойки, в хате уже было все прибрано, и помыты полы, и приготовлен обед. На столе в глиняном горшочке стояли гвоздики. Рядом с ними на белую скатерть Дианка положила диплом. Пусть мать увидит и порадуется. Или поругает. Но чтоб сразу.
Мать ни ругать, ни хвалить не стала, а пожаловалась:
— Руки у меня, дочуш, болеть стали. Так ноют по ночам, так ноют!.. Думала, ты мне на смену придешь.
— А помнишь, ругалась: с десятилеткой хвосты коровам заносить.
— Помню. А все ж коровенки — живые души. Не то что твой трактор.
— Зато в тракторе пятьсот лошадиных сил! — упорствовала Дианка.
В конце концов решили: что толку воду в ступе толочь, все равно вода будет, а идти лучше завтра к председателю и просить, чтоб хоть хороший трактор дал, а не развалюху какую-нибудь.
Назавтра, чуть только встало солнце, мать разбудила Дианку:
— Вставай, горюшко ты мое тракторное. Да молочка попей, прямо из-под Лысуни, парное.
Они вышли из дому и пошли росистой улицей, не замечая, как из окон следят за ними любопытные глаза: сбежавшая невеста пожаловала. Вчера да и сегодня утром они с матерью об Андрее даже словом не обмолвились, словно и не было его вовсе, но он-то был и сейчас, увидев Дианку, идущую по улице, так и замер у своего окна. Думал, к нему она идет прощения просить, но Дианка с матерью прошагали мимо. Лишь видел Андрей, как она подняла голову, чтоб поглядеть на аистов. Аисты каждый год прилетали в Веселые Ключи и селились на огромной, с отпиленной макушкой липе. А липа эта как раз и стояла возле Андреевой хаты. Вот Дианка и поглядела на гнездо аистов. Поглядела и порадовалась: раз аисты на месте, значит, все будет хорошо.