Февраль - кривые дороги

Нина Семенова

Февраль — кривые дороги

ВЕСЕЛЫЕ КЛЮЧИ (ПОВЕСТЬ)

Самым веселым человеком в Веселых Ключах был дед Тарас.

Когда у него спрашивали: «Как жизнь?» — он прищуривал левый глаз, будто целился из ружья, и, весело причмокивая языком, отвечал: «Систематически». Он вообще любил говорить загадками, чем частенько ставил в тупик все население Веселых Ключей, которое сплошь было моложе его, потому что шел деду Тарасу восемьдесят девятый год.

И хата у него стояла тоже на самом веселом месте. Вокруг — березовая роща, пообочь хаты два ключа. Из них-то и брала начало речка Ключовка, а деревня поэтому называлась Веселые Ключи.

Рассказывают, что раньше были в Веселых Ключах и самые веселые ребята, озорники да плясуны. До войны из самой Москвы приезжали представители набирать из Веселых Ключей артистов для ансамбля песни и пляски. Вот и повыбрали всех. А тех, что не сгодились в плясуны, война подобрала. Поэтому и жил дед Тарас долго — за себя и за всех. Жил, любил жизнь, а еще любил рассветы. За все свои годы он не пропустил ни одного, они будто сил ему прибавляли.

Вот и сегодня дед Тарас встал раненько, вышел на крыльцо, прислушался. Тихо на деревне, еще все спят, а он не спит, бодрствует — значит, жив-здоров и еще проживет столько же.

От реки тянулся низиной туман, подползал прямо к крыльцу, но даже в тумане дед Тарас различил валяющуюся на земле бадейку: забыли убрать с вечера. Кряхтя и постанывая, он сошел с крыльца, прибрал бадейку, а когда взошел опять на крыльцо, вспомнил, хлопнул себя по лбу:

— Батюшки! День-то сегодня какой! Внучка замуж выходит!

Он вернулся в хату, но будить никого не стал, сам прошел в спальню, открыл гардероб и достал чистую рубаху. На рубахе по воротнику и по поясу шли дорожкой красные крестики — внучка в прошлом году вышила.

«Хорошая она у меня, послухмяная», — подумал дед Тарас.

В новой рубахе, причесанный, умытый, он снова вышел на крыльцо, всем своим видом показывая, что работать в этот день не намерен. Пусть другие, кто помоложе, стараются. Он свое отработал, а сегодня поглядит на них, порадуется.

Но больше всех он радовался за себя: дожил все» таки до светлого денька, до праздничка. Это ж не в шутку сказать: за последние годы в Веселых Ключах, считай, первая свадебка. «Ах ты, Дианка, ах ты, внучка! Не гляди, что глазенки вкось, а стрельнула: самого видного парня в округе заарканила!»

Внучка-то у него одна — от всего корня осталась. Пятерых сынов унесла война, лишь дочку младшенькую не затронула. Думал, понянчит внучат, но пришлось только одну выпестовать, да и то безбатьковщина.

«Это ничего, — решил дед Тарас, — выросла не хуже других».

Он прошелся раз-другой по двору, подобрал и сложил в поленницу дрова, глянул в небо. Солнце еще не всходило, хотя края облаков на востоке уже занялись густым синеватым огнем. Одно облако было похоже на быка, и кольцо в ноздре светилось. Дед Тарас загляделся на него, и глядел долго, пока не заслезились глаза и ноги не стали подкашиваться. Тогда он подошел к плетню и сел на то место, куда раньше всех заглядывало солнце. Заглянет — и сразу уйдет, но и этой минутки хватало деду Тарасу, чтоб зарядиться лаской на целый день. Лаской и радостью, потому что кто еще дает такую радость жизни, как не солнышко.

Замычала корова в хлеву, живую душу рядом почуяла.

— Рано, Лысуня, поспи еще, — сказал ей дед Тарас и увидел бригадира. Тот куда-то спешил. Но как ни торопился он, поравнявшись с дедом Тарасом, все ж таки спросил, поинтересовался:

— Как жизнь, дед Тарас?

— Систематически, — по привычке ответил дед — да и помер.

Взошло солнце, в деревне все задвигалось, зашевелилось, а дед Тарас продолжал все так же праздно сидеть у плетня, никем, кроме солнца, не замеченный.

Вскоре вышла на крыльцо и Дианка, заметалась, засуетилась, готовя все к празднику. Сама не своя, она бегала то в погреб за картошкой, то к колодцу за водой, покрикивала на попадавшихся под ноги кур: «Кыш вы, суматошные!» И вдруг будто споткнулась на бегу, вспомнила: «А где ж это дед Тарас? Что это его давно не видно?»

Она одна знала заветное дедово место, где он солнце по утрам встречал, и решила заглянуть туда: наверное, кости греет. Подошла тихохонько и соломиной через плетень пощекотала деду ухо:

— Ку-ку!

А дед и не слышит.

Так и пришлось свадьбу отложить, а вместо свадьбы справлять поминки.

Дианка ходила заплаканная. Уж кого-кого, а ее дед Тарас любил больше всех. Потому что судьба у нее такая горькая. Считай, без отца, без матери выросла. Отца — того давненько леший из дома унес, мать на ферме с утра до вечера. Так дед Тарас ее и вынянчил. Но и Дианка в долгу не оставалась, такая ласковая. Бывало, ни одной конфетки сама не съест — половинку деду Тарасу.

Похоронили деда Тараса с почестями: играла музыка, и безбородый батюшка в брюках дудочкой кадилом чадил, потом, как и полагается, вынесли деда из хаты ногами вперед и понесли на кладбище. В общем, все прошло честь по чести, как сказал бы сам дед — систематически.

Только Дианка после похорон заупрямилась: не пойду замуж — и все тут. Мать и так и эдак ее уговаривала: перед людьми теперь совестно, ведь уже зарегистрировались. Но Дианка стояла на своем: «Не пойду. Может, я только из-за деда и выходила замуж, потому что он просил. Теперь — не хочу. Да и за кого идти?» Андрея ведь она и не знала совсем. Ну, учились когда-то вместе, в лапту играли — и все. Однажды, когда Андрей уже вернулся из армии, встретились на узкой тропе, у речки. Он руки расставил, загородил дорогу:

— Угадай, чего я хочу?

— Блинов, — сказала Дианка, — блинов со сметаной.

— Дурочка! — Андрей схватил ее за руку и не отпускал, хотя она и вырывалась. — Жениться на тебе хочу — вот что!

Дианка расхохоталась ему прямо в лицо — не поверила. Она считала себя очень некрасивой, и чтоб такой видный парень, как Андрей… Шутит он, смеется над ней… Андрей вдруг притянул ее к себе, прижал и, краснея и задыхаясь, пообещал:

— Вот пришлю сватов, тогда похохочешь!

И вправду — прислал. Как в старину, честное слово. Дед Тарас заохал, засуетился:

— Порода у них добрая, выходи, внучка, не пожалеешь.

Согласилась тогда Дианка, чтоб только деду Тарасу не перечить. Да и мать присоветовала: не курит, смирный и лицом пригожий. К тому ж, куда ни верти, жизнь на клин сходится: не в вековухах сидеть, двадцатый год пошел.

Правда, не этого хотела мать для Дианки, для единственной своей. Как окончила та десять классов, то последние гроши собрала да в город в институт поступать отправила.

Не прошла Дианка по конкурсу, одного с половиной балла не хватило. Погоревала она тогда, когда из города ни с чем вернулась, а назавтра еще затемно с постели поднялась и пошла на ферму помогать матери. Та, как увидела ее с подойником в руках, чуть в голос не заголосила:

— Дочушка моя, зачем же я тебя учила-приглядывала? Неуж для того, чтоб с десятилеткой коровам хвосты заносить?

— Ладно тебе, мам, — только и сказала в ответ Дианка, — может, еще, как ты, орден себе заработаю.

Не сразу, но улеглось и материнское сердце, а тут еще и свадьба подтрапилась, — вроде бы и все хорошо, ан нет: горе идет, за собой другое ведет. Заупрямилась Дианка — не пойду замуж.

— Ну что ж, — сказала мать, — никто тебя не неволит. Только потом спохватишься.