Стадион

— Кажется, то, что меня освободили, вовсе не диво, — снова заговорила Берта. — Только я успела отойти от тюрьмы, как встретила знакомого — и знаете кого? Доктора Шитке. Помните? Это тот самый знаменитый доктор Шитке. Если меня считают великой грешницей, то ему уж давно пора гореть в аду.

Берта встала и прошлась по комнате: халат ее распахнулся, приоткрыв худые, но довольно стройные ноги. Она задумалась, поджав тонкие губы, и Майер, не спускавший с нее глаз, вдруг увидел, как холодно–жестким может быть ее востроносое и, в сущности, незначительное лицо. Он даже усмехнулся про себя, окончательно поняв, почему так прославилась командоза концлагеря Равенсбрюк. Очень удачное знакомство! Никто не сумеет лучше Майера подыскать работу для Берты Лох.

— Ваш знакомый доктор Шитке живет на Кастаниенштрассе? — спросил он.

— Да, — Берта удивилась и даже слегка испугалась: этот Эрвин Майер был слишком осведомлен обо всем, что так или иначе касалось ее.

— У меня послезавтра свидание с ним, — продолжал Майер, — если хотите, можем пойти вместе.

— Нет, нет, — возразила Берта, — я хотела поговорить с ним наедине.

— Хотите вспомнить свои былые подвиги тэт–а–тэт? — лукаво прищурился Майер.

— Да, и это тоже, — нисколько не смутившись, ответила Берта. — Но, кроме того, у нас с ним должен быть серьезный разговор, и вы нам можете помешать.

— Вы имеете в виду разговор о будущей работе?

— Да…

— Вот об этом, вероятно, придется позаботиться именно мне, — сказал Майер, вставая. — Не беспокойтесь, я найду работу, которая придется вам по вкусу.

— Как, вы уже уходите? — воскликнула Марта.

— Да, мне пора. Эрика, завтра к десяти на стадион. Спокойной ночи!

Марта вышла в переднюю проводить гостя, и в комнате наступило молчание. Ни Берта, ни Эрика не испытывали желания разговаривать. Командоза чувствовала в племяннице скрытое внутреннее сопротивление, которое она так хорошо научилась различать у своих бывших пленных.

А Эрика притихла, глубоко пораженная всем слышанным. В свое время она читала в газетах о делах тетки, но не верила, считая все эти ужасы обычным газетным враньем. И вдруг выяснилось, что газетные россказни просто вздор по сравнению с действительностью. Вот сейчас в этой комнате сидит перед нею маленькая рыжеватая женщина с острым носом, небольшими глазками и будто стиснутым лбом, ее небольшие сухие руки с короткими пальцами бессильно лежат на коленях, прикрытых красным цветастым халатом… И эти самые руки держали плетку и пистолет, вырезали куски кожи с татуировкой, убивали людей…

Эрика вздрогнула. Она смотрела на Берту, уже не пытаясь скрыть страха.

— Я пойду погуляю, мама, — через силу сказала она, — скоро вернусь.

— У тебя уже есть жених, Эрика? — спросила Берта.

— Нет, — ответила Марта, — ей еще рано.

— В нашей семье все начинали рано, — засмеялась Берта.

Эрика уже не слышала этих слов. Она быстро сбежала по лестнице, вышла на улицу и остановилась. Собственно говоря, идти было некуда. Просто ей стало нестерпимо страшно оставаться с теткой, дышать с ней одним воздухом. Возможно, это ощущение пройдет, все равно в одиннадцать часов надо быть дома, но сейчас ей хотелось уйти подальше, не видеть этих сверлящих маленьких глаз, не слышать спокойного голоса, произносящего такие ужасные слова.

Редкие прохожие, озабоченно шагая по улице, не обращали никакого внимания на растерянную, взволнованную девушку. Эрика вошла в будку телефона–автомата и набрала номер.

— Это вы, Тибор? — спросила она. — Да, это Эрика. Мне хотелось бы встретиться с вами на прощанье. Где? Ну, давайте у эсбана Фрйдрихштрассе. На перроне.

Эрика положила трубку, подумала о том, какое радостное волнение слышалось в голосе Тибора, и улыбнулась. На душе у нее стало чуточку легче.

Глава четвертая

Нина Сокол познакомилась с Илоной Сабо в самом начале берлинских соревнований, когда венгерских и советских спортсменов поселили вместе в большом, когда–то роскошном отеле «Адлон» близ Бранденбургских ворот. Отель «Адлон», один из самых крупных и фешенебельных берлинских отелей, во время войны был почти разрушен миной, брошенной с американского самолета, и до сих пор не восстановлен целиком. Спортсмены получили в свое распоряжение целый этаж в восстановленной части, и длинный коридор заполнился веселым шумом и смехом.

Через несколько часов приезжие знали друг друга по имени, успели узнать, кто каким видом спорта занимается, кто где учится или работает.

Знакомство началось с того, что Нина, увидев Илону в первый раз, была поражена ее внешностью. Ей еще не приходилось видеть такой яркой, а главное, такой оригинальной красоты, заключавшейся не в классической правильности черт лица, а в красках, которыми одарила девушку природа. У Илоны были темные, почти черные волосы, матово–розовая, необычайно нежного оттенка кожа, четко очерченные алые губы и ярко–синие глаза, такие большие и такие синие, как вечернее небо над горами, когда только что зашло солнце и вот–вот заблестят первые звезды.

Встретившись с ней впервые, Нина застыла на месте от удивления. Илона весело рассмеялась. С этого и началась их дружба.

В коридоре отеля «Адлон» было нечто вроде небольшого холла — там стоял диван, несколько кресел и столик с фарфоровой вазой, наполненной цветами. После ужина девушки встретились в этом уголке и попытались поговорить. Нина немножко говорила по–немецки, а Илона знала несколько слов по–русски и с грехом пополам объяснялась по–немецки. Сперва они больше смеялись, чем разговаривали, но постепенно, как всегда бывает в таких случаях, у каждой из них появилось больше слов, и фразы составлялись легче.

На второй вечер они уже хорошо понимали друг друга, и тогда выяснилось, что у них много общего.

Скоро разговор перешел от общих проблем к более интимным, а потому стал еще интереснее.

— У тебя есть жених? — спросила Илона.

— Нет, — ответила Нина. — А у тебя?

— Тоже нет, — быстро сказала Илона и покраснела.

Ее смущение было заметно даже в полумраке тускла освещенного холла. Нина только улыбнулась в ответ.

В эту минуту в холл, неся на вытянутых руках патефон, вошел Шандор Керекеш, плечистый черноволосый юноша, студент Будапештского университета и бегун на средней дистанции. Увидев его, Илона, и без того смущенная, вспыхнула, и щеки ее разгорелись еще ярче.

Нина все поняла и весело рассмеялась.

— Очень плохой смех! — не зная, как перевести слово «неуместный», сказала Илона.

Шандор решительно водрузил патефон на столик, покрутил ручку с такой силой, будто заводил автомобиль и, прислушавшись к музыке, с поклоном подошел к Нине.

Другие спортсмены, привлеченные музыкой, вышли из своих комнат, и холл быстро наполнился молодежью.

Через несколько минут вошел новый гость, судя по осанке и легкости движений — тоже спортсмен. Худощавое лицо его с тонкими губами, высоким лбом и удивительно светлыми глазами было немного настороженным.

Тибор Сабо тотчас же подошел к нему.

— Товарищи, кто еще не знаком, прошу познакомиться, — обратился он к присутствующим, — это наш немецкий друг Рихард Баум.

Баума знали в лицо все, и все помнили, с каким отличным результатом он пробежал стометровку, разделив первое место с Сухановым. Его окружили — многим было интересно поговорить с ним, а Нине Сокол особенно. Ей очень хотелось понять, что произошло с немцами, действительно ли они изменились, или эго только так кажется? До сих пор она не могла побороть в себе недоверчивой настороженности к немцам.

— Садитесь к нам, товарищ Баум, — пригласила она, и Рихард, поздоровавшись, осторожно сел между ней и Илоной.

К ним подошло еще несколько человек, и некоторое время все молчали, не зная, с чего начать разговор.

— Как вам понравилось у нас в Берлине? — спросил Баум.

—Более разбитого города я в жизни не видела, — ответила за всех Нина.

Рихард кивнул головой, провел ладонью по щеке, словно пробуя, хорошо ли она выбрита.