Стадион

— Что правда, то правда, — сказал он. — Однако таким он будет недолго. Можете быть уверены, мы сделаем его сказочно красивым.

— Вот это правильно! — сказала Илона. — А сейчас у вас еще страшновато… Сплошные руины…

— Ну, не сплошные, — мягко возразил Баум. — Побывайте на центральной улице. Эта улица была совсем разрушена, а посмотрите, что мы с ней теперь сделали.

— Мы видели, — сказал Тибор, — очень красивая улица. А вы, должно быть, имеете отношение не только к спорту, но и к строительству?

— Да, — лицо Баума просветлело. — Я архитектор. Знаете, я недавно был в Москве, видел университет и, может быть, впервые в жизни подумал, как почетна моя работа. Все писатели всегда пишут о Берлине: серый, казенный, мрачный. Они, пожалуй, правы. До сих пор было именно так, но больше этого не будет. Я очень люблю Берлин, это мой родной город. Он должен встать из руин, как феникс из пепла. Наш Берлин станет светлым, просторным, красивым городом, где всем — и гостям и хозяевам — будет легко дышаться. А когда вы приедете сюда в следующий раз, — а я думаю, что вы приедете будущим летом, — мы приготовим вам и себе, конечно, чудесный подарок.

— Какой же?

— Мы построим стадион. — Рихард Баум встал и прошелся по холлу. — Мы построим отличный стадион недалеко от центра, такой стадион, чтобы Берлин мог гордиться им даже через сто лет. Я слышал, что будущим летом состоятся международные студенческие соревнования. Говорят, будто проводить их будут у нас, в демократическом секторе Берлина…

Сразу наступила тишина. Спортсмены уже слышали о предполагаемых студенческих соревнованиях, но эти сведения были для них новостью. Все внимание присутствующих устремилось на Баума. Шандор Керекеш остановил патефон.

— Мы уже думаем над тем, каким должен быть этот стадион, чтобы иметь право называться стадионом Мира, — продолжал Рихард Баум. — Когда я его себе представляю, у меня становится радостно на сердце.

В холл вошла очень строгая дежурная, относившаяся к спортсменам неодобрительно.

— Господина Тибора Сабо просят к телефону, — поджав губы, сказала она.

Тибор быстро поднялся и вышел, недоумевая, кто может ему звонить. Узнав голос Эрики, он даже задохнулся–так велика была охватившая его радость.

— Да, конечно, я буду на перроне станции Фридрихштрассе через пятнадцать минут. Как я рад слышать ваш голос! Я боялся, что больше не увижу вас в Берлине.

Где–то, на том конце провода, положили трубку. Никому ничего не сказав, Тибор вышел на улицу. Отсюда до Фридрихштрассе недалеко: два квартала по Унтер–ден–Линден, мимо советского посольства, мимо витрин нескольких магазинов, и вот уже угол Фридрихштрассе, теперь налево, несколько коротких кварталов, мимо громадных афиш варьете «Палас», который чаще называют просто «3000» — по количеству вмещаемых им зрителей, мимо букинистического магазина и цирка Барлай, к железнодорожному мосту, перерезающему улицу. Это и есть городская железная дорога — эсбан. Теперь свернуть налево, взбежать по лестнице, взять в кассе перронный билет, пройти контрольную вертушку — и вот он уже на перроне.

Тибор пришел как раз вовремя — через минуту, сверкая лаком и огнями, подкатил поезд. Эрика вышла на асфальтовую платформу и огляделась, ища Тибора взглядом. Она уже упрекала себя за то, что так необдуманно назначила это свидание, но она не могла оставаться в одиночестве, решительно не могла. Да и к чему обманывать себя — ей просто хотелось видеть этого веселого черноволосого юношу! Там, на стадионе, еще до прихода Майера, он, узнав, что у нее дома нет телефо–на, написал на клочке бумаги и сунул ей номер телефона отеля. Все это произошло молниеносно. Она тогда даже опомниться не успела, как вернулся Майер, и пришлось наскоро попрощаться с новым знакомым.

— Я решила, что нам следует повидаться до вашего отъезда, — сказала она, словно прося извинения.

— Это вы удивительно удачно придумали! — горячо воскликнул Тибор.

Он ласково взял Эрику под руку, и они спустились на улицу. У девушки вдруг зашевелились тревожные сомнения. Может, не нужно было ехать сюда?

— Куда же мы пойдем? — спросил Тибор. Его охватило необычайное, счастливое возбуждение.

— Не знаю, куда хотите, — ответила девушка.

— Варьете?

— Поздно, там уже давно началось.

— Цирк?

— Тоже поздно.

— Знаете что? — неожиданно сказал Тибор. — Идемте к нам в гости. В отель «Адлон». У нас там большая компания.

— В отель я ни за что не пойду.

— Но ведь я там с сестрой и приглашаю вас не к себе, а к нам! Ну, пожалуйста, пойдем!

Она согласилась.

Когда Тибор распахнул перед Эрикой дверь в холл, Илона даже вскрикнула от неожиданности. Она схватила Нину за руку и прошептала:

— Это Эрика Штальберг. Как она сюда попала?

— Прошу знакомиться, товарищи, — остановился перед ними Тибор. — Это чемпионка Западной Германии по бегу на сто метров Эрика Штальберг.

— С господином Баумом мы знакомы, — улыбнулась молодому архитектору Эрика.

— Не ожидал встретить вас тут и очень рад, что вы пришли, — сказал Баум. — Еще с большей радостью увидел бы вас на нашем стадионе — не на трибуне, а на поле.

— Это зависит не только от меня.

Возобновилось веселье, на мгновение прерванное приходом неожиданной гостьи. Эрика перестала быть пред–метом общего внимания и сразу почувствовала себя лучше. Справившись со смущением, она весело болтала.

— Вы не жалеете, что пришли сюда? — спросил Тибор, когда они остались одни.

— Нет. Идемте танцевать.

Взгляд Эрики скользил по холлу, по людям, изредка останавливаясь на Тиборе. Сначала она побаивалась, что здесь ее встретят равнодушно, быть может враждебно, но эти опасения исчезли в первые же минуты. Давно уже Эрике не приходилось быть среди людей, которые понимали друг друга, а если и не понимали, то хотели понять. Она смотрела на советских спортсменов, о которых ей рассказывали, что они имеют право выходить только на тренировку, а остальное время сидят взаперти, чтобы не дать себя увлечь соблазнами заграничной жизни. Она захотела узнать, кто они такие, и обнаружила, что никто из них не собирается делать из этого тайну. Студент, рабочий, бухгалтер, актриса… Что же это такое? Почему ей нельзя вместе с ними выступать на соревнованиях? Почему Рихард Баум имеет на это право? Почему Германия и Берлин разрезаны на куски?

Быть может, впервые в жизни у девушки появились такие мысли. Кто же даст на них ответ?

— Послушайте, Тибор… — но он так и не узнал, о чем она хотела спросить, потому что в это время взгляд ее случайно упал на его левую руку. — Свастика? Почему у вас свастика? — спросила девушка, наклоняясь ниже, чтобы разобрать какие–то буквы на руке Тибора.

>— Это память о лагере Равенсбрюк. Она не успела нас замучить, а то мы с вами никогда бы не увиделись.

— Кто она?

— Читайте.

Тибор повернул руку. «Берта Лох» было выжжено каленым железом на коже.

Эрика замерла от страха. Что подумает о ней Тибор, если узнает, кем доводится ей страшная Берта Лох?

— Мне пора домой, — тихо сказала она.

— Что с вами? — встревожился Тибор.

— Ничего. Несколько минут мне казалось, что и в моей жизни может быть счастье… Очень благодарна вам за чудесный вечер.

Эрика встала и начала прощаться с новыми знакомыми.

— Можно проводить вас? — спросил Тибор, почувствовав резкую перемену в настроении Эрики, но не поняв ее причины.

— Да, буду очень благодарна, — голос девушки прозвучал печально.

Они вышли, провожаемые приветливыми улыбками.

— Мне ее почему–то жалко, эту Эрику Штальберг, — сказала Нина, — сама не могу понять, почему.

— Мне тоже, — в тон ей откликнулась Илона.

А Эрика шла по Фридрихштрассе, крепко опираясь на руку Тибора, и думала, что в жизни ее еще не было вечера прекраснее и несчастливее сегодняшнего.

Глава пятая

Писатель Анри Шартен, или, как его чаще называли друзья и поклонники его таланта, «метр Шартен», приехал в Берлин на премьеру своей новой пьесы. Приглашение исходило от самого командующего американскими оккупационными войсками в Берлине, и это ясно доказывало, что в официальных кругах литературная деятельность Шартена заслужила одобрение.