Страница 3 из 4
Он подал Верстовскому серебряную спичечницу. Она сразу показалась ему знакомой.
-- Где вы нашли ее?
-- А в этом логове... у убийцы...
-- Как вы туда попали?
Телеграфист замялся.
-- Я с сыном еще раз все обыскали. Везде были.
-- И нашли это?
-- Да. У него в сене. Он украл ее, верно, раньше.
-- У кого?
-- Да ведь это спичечница господина Клокчина. Ее все знают, -- сказал телеграфист.
Верстовский кивнул и отпустил его.
Он стал допивать кофе. Перед ним лежала спичечница, и он задумался.
Разве это улика?
Если, действительно, Клокчин совершил преступление, то он выполнил его артистически.
Главное, он сам шел навстречу всем опасностям и уликам. Он первый открыл труп и побежал с криком на дорогу. Там он, встретив этого телеграфиста и его сына, побежал в город. На логово наткнулись во время осмотра местности, в нем нашли часы и сделали засаду.
На второй день попался Гвоздев.
Спичечница разве улика? Гвоздев ходил к ним и мог украсть.
Но надо дать знать Клокчину, что спичечница у него, и тогда он придет, и по лицу можно будет узнать истину.
* * *
Верстовский вечером нарочно пошел на вокзал.
Доктор и податной уже сидели за столом; вместо городского головы был председатель земской управы, а вместо исправника -- акцизный контролер.
На блюде лежали грудой наваленные раки, на столе стояли вода и пиво.
-- Криминалист! Лекок! Милости просим! -- раздались голоса.
-- А где ваш приятель? -- спросил податной.
-- Сейчас проводил, -- ответил Верстовский, садясь к столу? -- Какие новости?
-- Ничего. Клокчин сидит у себя, никому не показываясь. Дамы горят от нетерпения увидеть его и ходят под его окнами, будто бы на купанье.
-- Между прочим, господа, -- равнодушно сказал Верстовский, -- не знаете ли вы, чья это спичечница?
Он вынул спичечницу, найденную Кровных, и показал.
-- Сергей Никаноровича, -- тотчас воскликнул податной, -- сразу узнал. Где нашли? -- и он с жадным любопытством посмотрел на Верстовского.
-- Здесь, на вокзале, -- равнодушно ответил Верстовский, -- думал, кто из дачников.
-- Его, -- сказал доктор, повертев в руках спичечницу, -- раньше у него тут фитиль был; потом он вынул его.
-- Красивая штучка, -- сказал акцизный.
-- Чисто сделана! -- добавил председатель.
Верстовский положил спичечницу назад в карман и улыбнулся.
"Завтра же Клокчин будет осведомлен о ней и, наверное, сам зайдет".
Верстовский простился с компанией и ушел.
* * *
Предположения Верстовского оправдались. Едва он кончил завтрак, как на террасе показался Клокчин. Верстовский взглянул на его холеное, спокойное лицо, на его полную, здоровую фигуру, и ему он сразу стал омерзительно противен. Клокчин словно заметил это впечатление, и его, исполненное благожелательности лицо, вдруг стало непроницаемо холодным.
В их рукопожатии не было искренности.
-- Шел мимо, думаю: дай загляну! -- сказал садясь Клокчин, кладя подле себя трость и шляпу.
-- Очень рад, -- ответил Верстовский, -- собираетесь в именье?
-- Да! Как ни тяжело, а дело требует. Теперь у меня идет уборка. Нужен глаз да глаз.
Он помолчал мгновенье и затем проговорил:
-- Кстати. Мне тут сказывали, что вы нашли мою спичечницу. Признаться, я о ней очень скучал.
И при этом голос его был ровен, глаза глядели спокойно. Верстовский впился в него взглядом.
-- А вы давно уже потеряли ее?
-- Не могу даже точно определить. Недели две, -- ответил Клокчин и прибавил, -- я, признаться, удивился, что вы нашли ее на вокзале.
Одно мгновение они боролись взглядами и Верстовский заставил Клокчина потупиться.
-- Вы правы, -- сказал он намеренно спокойно, -- я нашел ее не на вокзале...
Клокчин спокойно выдержал его взгляд ожидая дальнейшей фразы.
-- Ее нашли в жилище Гвоздева, в его логове.
-- А! -- воскликнул Клокчин, -- вероятно, он украл ее в один из своих визитов.
-- Вы могли обронить и сами...
В первый раз Клокчин как будто смутился, но только на мгновенье. Он слегка поднял брови и сказал:
-- Я сам? Каким образом?
-- В одно из посещений его логова, -- ответил Верстовский и почувствовал торжество, видя во второй раз его смущение.
-- Я? У него? -- повторил Клокчин.
Обычная манера, когда человек не может найти быстрого ответа.
-- По крайней мере, Гвоздев показал, что вы посещали его в его логове!
-- А! -- протянул Клокчин и деланно улыбнулся. -- Действительно, я однажды набрел на его жилище и попросил показать мне дорогу.
-- И после этого наведывались.
-- Ну, уж этого не упомню, -- с явной враждебностью ответил Клокчин и взялся за шляпу, -- все-таки я рад, что моя спичечница отыскалась. Вы позволите?..
Верстовский встал.
-- К сожалению, я не могу вам ее возвратить...
Клокчин выпрямился.
-- Почему?
-- Потому что я приложил ее к делу...
Лицо Клокчина дрогнуло; глаза сверкнули, но он только холодно улыбнулся.
-- Ваше право, -- сказал он, -- хотя недоумеваю, в качестве какого доказательства оно будет фигурировать в деле? -- Он пожал плечами и поклонился. В одной руке у него была шляпа, в другой -- палка.
Верстовский заложил руки за спину и ответил поклоном, сделав едва заметный шаг к двери.
Клокчин вышел. Верстовский опустился в плетеное кресло.
"Он! Иначе бы так не менялось его лицо и он не пришел бы в такую ярость! Но что делать дальше? Как обличить его", и Верстовский в злобном отчаянье чувствовал, что стоит словно перед каменной стеной.
* * *
Клокчин уехал в Петербург, а оттуда в имение, но Верстовский чувствовал в нем врага, готового во всякое время дать отпор и перейти в нападение.
Верстовский, пытаясь найти хоть слабый след, несколько раз передопрашивал Гвоздева и тот повторял свой рассказ почти, как заученный.
-- А эту вещь ты когда украл? -- спросил Верстовский, показывая спичечницу.
Гвоздев совершенно искренно изумился.
-- Никогда не крал.
-- А знаешь чья?
-- Господина Клокчина. Раньше у них был фитиль высунут. Шнурком. Очень знаю.
-- А знаешь, что ее я нашел у тебя же в шалаше.
Лицо Гвоздева вдруг осветилось.
-- Не иначе, как обронил. Подбрасывал часы эти, торопился и вот.
Верстовский был убежден в том же, но сказал:
-- Недаром ты по тюрьмам учился.
-- Как вам будет угодно, -- уставшим голосом проговорил Гвоздев.
Верстовский почувствовал, что никогда он не будет в силах предать его суду.
* * *
В тот же день он получил запрос от прокурора о положении дела.
Долго подготовлявшееся решение сразу сложилось в уме Верстовского.
Наблюдение человеческой преступности утомило его душу. Год от году он все более тяготился должностью следователя, и теперь это дело переполнило меру его терпения.
Обличить истинного преступника он не умеет, предать суду невинного выше его сил.
Он послал на другое утро заявление о болезни с просьбою назначить заместителя и словно успокоился.
Два дня спустя на его место приехал молодой человек, кандидат на судебную должность.
Принимая дела от Верстовского, он с юношеским оживлением говорил ему:
-- Я считаю должность судебного следователя одной из самых благородных в служении обществу. Раскрывать преступление, обличать преступника и предавать его во власть правосудия.
-- Я так же думал, -- сказал Верстовский, -- но преступления, раскрываемые нами, и раскрывать не надо, -- они так просты и явны. Обличать преступника в том, что он всыпал полфунта мышьяка в похлебку ближнего или ограбил на реке, или поджог лавку, увезя из нее товар, -- просто до пошлости. Те же преступления, которые должны бы поразить ужасом, которые выполнены не жалким вором или нечаянным убийцей, а хорошо обдумавшим свое дело, -- те никогда не откроются нами. И, поверьте, нераскрытых преступлений неизмеримо большее количество, чем открытых; наказанных и обличенных преступников неизмеримо меньшее количество, нежели гуляющих на свободе и издевающихся над правосудием.