Страница 67 из 84
— Здорово, солдат! — вывел его из задумчивости чей-то голос. Перед ним стоял — нос к носу — загорелый долговязый солдат в пилотке, сдвинутой на одну бровь, с автоматом поперек груди.
— Здравствуй, — ответил Вася и приостановился, подняв метлу. — Куда путь держишь?
— Да вот, вышел прогуляться малость. Дельце у меня одно. Фу, ну и пылищу же ты поднял! А как эта деревушка зовется?
— Клиберсфельд.
— Не слыхал… Стоит здесь часть какая-нибудь?
— Нет, нас тут всего несколько человек — на полевые работы присланы, — ответил Краюшкин.
Незнакомый солдат заметно оживился. Он проворно поправил сумку противогаза, набитую бог весть чем, и продолжал расспросы:
— Из офицеров никого нет? Ловко устроились, браток! Житье! Харч — первый сорт, и барахлишко попадается, наверно? Попадается, скажи уж? — приставал он, беспокойно сдвигая пилотку на другую бровь.
Краюшкин снова принялся мести.
— А у нас, браток, просто слезы, — разговорился солдат, не замечая, что Вася изменился в лице. — Офицеры, сержанты, ефрейторы. Все на нашу голову. А фрицы и гансы так наловчились, проклятые, — просто не узнать! Только спросишь насчет барахла — грозятся начальству пожаловаться! Туда их… Слышь-ка, парень, а как у вас тут насчет… фрау? Видно, по горло, — он провел пальцем по шее, многозначительно подмигивая, — хоть отбавляй, наверно? А? И ловко же вы тут устроились!
Пока он болтал, Краюшкин, словно не слыша его, выписывал метлой по земле полукружия — все шире и шире, оставляя позади себя чисто выметенную мостовую.
— Эй ты, простота! Чего ты такую пылищу поднял? — рассердился, наконец, прохожий солдат, отступая от клубов пыли. — В подметальщики к немцам нанялся? Кто кого завоевал: мы их или они нас? Да ты что, боец или шляпа какая? Почему ты немцев мести не заставишь? — укоризненно покачал он головой. — Я бы их согнал сюда всех до единого и не то что метлой — языком бы заставил все вылизать! Чтоб пылинки не осталось! Пригрозил бы вот этим, — он похлопал по диску автомата, — живо подмели бы! Вот… Так ты говоришь, у вас тут только солдаты, а офицеров — ни одного?
Краюшкин отставил метлу и, внешне спокойный, подошел к солдату. Тот и моргнуть не успел, как диск автомата очутился в руках у Васи.
— Врешь ты все, шкура! Небось на фронте автоматом не грозился! Видали завоевателя? — он говорил тихо, словно опасаясь быть услышанным. — Нет, не такие, как ты, победу завоевали, такие молодчики по-честному не воевали! Вредитель ты, а не солдат!
— Эй ты, русский немец! Давай сюда диск! — бледнея, крикнул солдат, неловко стараясь сорвать с шеи автомат. — Ты что, не слышишь, гнида, подай сейчас же диск!
— Потише, потише, герой! — урезонивал его Вася. Заметив, что сумка противогаза зацепилась за ремень, автомата, он показал на нее глазами. — Потише, а то еще услышит кто-нибудь. Гляди-ка, у тебя из маски что-то течет!.. "Яйки", наверно? У хозяев спер? Эх, вояка!
С этими словами Вася, пятясь и не давая диск солдату, прошмыгнул в ворота.
— Подай сюда диск, слышишь, чучело гороховое! Давай диск, говорю, не то пришибу на месте! — кричал солдат, проходя за Краюшкиным во двор и с опаской поглядывая по сторонам.
— Предъявите, товарищ боец, воинскую книжку и увольнительную записку, — холодно сказал в ответ Краюшкин. — Мы находимся на чужой территории, а я — на посту.
— Сейчас ты у меня получишь увольнительную, туда твою в бога… — Солдат, наконец, освободил зацепившийся ремень и снял с шеи автомат. — Погоди у меня…
Тут он заметил длинную фигуру Иоганна. Старик вышел из сторожки и молча наблюдал за солдатами.
— А… на что тебе увольнительная? Уж не шпиона ли ловить собрался? — насмешливо спросил прохожий, готовый, видимо, обернуть все в шутку.
— Может быть, и так, — ответил Краюшкин неумолимо. — Предъявите воинскую книжку и увольнительную записку…
— На, смотри, — солдат показал документ, не выпуская его из рук. — А увольнительной у меня нету. Пожалуйста, можешь посадить меня на губу.
— Так… Перелистни страничку! Погоди, не торопись. Так. А теперь, что у тебя в сумке вместо противогаза, вояка? — спросил Краюшкин, внимательно проверив документ.
— На, бери! Так и знал, куда ты гнешь! — не выдержал солдат, собираясь вытряхнуть сумку перед Краюшкиным.
— Не здесь! Вон загородка в углу двора. Там уборная…
"Вояка" сверлил Васю злыми глазами, но делать было нечего: длинная фигура на пороге сторожки не двигалась с места — немец внимательно глядел на них.
Солдат пошел туда, куда указал ему Краюшкин, и вскоре вернулся с пустой сумкой.
— Ну, можешь идти, — сказал Вася и, не глядя, протянул ему диск. — Да смотри, прямо в свою часть!..
— Теперь небось рапорт настрочишь, — пробормотал тот, — небось…
— Ступай! — перебил его Вася, думая уже о другом. Он внимательно поглядел в окно флигеля, подошел к двери и отпер ее.
В этот же день приехал капитан Постников и очень удивил солдат и сержанта, явившись прямо в поле. Еще более странным показалось распоряжение капитана собрать вместе всех женщин, работавших на разных полях.
Как бы то ни было, приказ обсуждать не положено, и солдаты принялись выполнять его.
Время было послеполуденное. В том месте, где ручей образовал осененный вербами бочажок, закатав рукава и высоко подоткнув юбку, возилась Берта, сверкая голыми коленками — розовыми и круглыми.
Она споласкивала большой термос, из которого только что разливала суп. Это была армейская луженая посудина с герметической крышкой, и Берта обращалась с термосом бережно и почтительно, как он того заслуживал.
Иоганн Ай, который доставил ее сюда с обедом, важно похаживал вокруг фуры, поглядывая то на колеса и грядки, то на распряженных лошадей, пасшихся неподалеку.
Солнце сильно припекало, но люди, отдохнув во время обеда, были уже все на ногах, работали. Женщины маленькими кучками разбрелись по полям.
У подножия зеленого холма, где начиналась сырая низинка, подростки и даже маленькие ребятишки, вооруженные корзинами, обирали гусениц с молодых кочан-чиков капусты, величиной с кулак.
Несколько женщин работали немного поближе к селу, в огороде, занимающем несколько гектаров обнесенной забором земли, аккуратно разделенном на пестрые морковные, помидорные и огуречные грядки. Оттуда доносилось бездымное пыхтенье моторчика, который, видимо, качал воду из речки и гнал ее на гряды. Выше по холму виднелись поля картофеля с уже пышной ботвой, сахарной свеклы и репы. Эти поля уходили на два — три километра от села, а кое-где и дальше.
Оставшись Один, капитан Постников поставил складной стульчик с полотняным сиденьем, который неизвестно почему возил с собой в фуре Иоганн. Поставил стульчик, уселся, вытащил из кармана свой неразлучный русско-немецкий словарик и углубился в чтение.
Он чувствовал, как под тяжестью его коренастого тела все три ножки стульчика глубоко ушли в землю. Это словно бы упрочило его душевное равновесие. Лицо его приняло спокойное выражение. Капитан снял фуражку, расстегнул верхние пуговицы кителя и, неторопливо перелистывая странички словаря, посматривал спокойным взглядом в бескрайнюю даль полей.
До войны Постников служил начальником станции на железной дороге под Оренбургом.
Он никому из сослуживцев не рассказывал об этом. Но каждому, кто видел его, невольно приходило в голову, что война, наверно, не очень — изменила род его занятий; даже теперешний образ жизни его не очень отличался от привычного довоенного.
И в самом деле: дома, на железнодорожной магистрали, все так и кипело, пролетали тяжелогрузные длинные составы, пронзительно свистели паровозы. Все они проносились куда-то мимо станции, на которой служил Постников.
Нечто вроде этого получилось с капитаном Постниковым и на войне: служить ему выпало по интендантской части. Где-то неподалеку шли кровавые бои, горела земля, решались судьбы мира. Постников принимал в этом такое же участие, как и там, у себя на маленькой станции, когда он, прижав к уху телефонную трубку, слушал тонкий, словно комариный писк, голосок, передающий четкие распоряжения о погрузке и разгрузке, о маршрутах и "зеленой улице" для поездов, проходящих мимо, всегда мимо…