Страница 63 из 84
Он открыл глаза, но все вокруг уже выглядело иначе: и море и небо изменились. Даже круги из синих цветов на клумбах казались теперь бумажными венками, возложенными на могилы…
Через несколько дней пришел наконец пароход, но он был переполнен беженцами из восточных районов страны. Хельберт с бьющимся сердцем побежал поглядеть на них.
Пассажиры парохода — "гроссбауэры" с толстыми затылками, плешивые аристократы с висящими на груди биноклями и непременными зонтами, седые, коротко остриженные дамы, нагруженные рюкзаками, — экономно подкреплялись бутербродами и, оглядываясь по сторонам, словно боясь нападения невидимого врага, рассказывали друг другу всякие страхи из того, что пережили или услышали от других.
Растерянные, охваченные отчаянием, они говорили о каких-то необыкновенных русских бомбах, пробивающих любые блиндажи, о снарядах, от которых горит немецкая армия, с вытаращенными от ужаса глазами шептались о "катюшах", приписывая этому оружию почти сверхъестественные свойства.
Разглядывая жалкую кучку беженцев, которые говорили о судьбе Германии, то и дело ощупывая свои мешки с провизией, Хельберт почувствовал отвращение.
На пароход могло попасть лишь лагерное начальство да несколько офицеров-эсэсовцев, так как мест было мало, И хотя уверяли, что он вернется еще раз, эта весть вызвала переполох среди остальных военных и служащих лагеря. Один за другим они униженно являлись к начальнику лагеря, клеветали на своих сослуживцев и слезно молили захватить именно их, а не их соучастников по преступлениям.
Хельберта не включили в число тех, кто должен был ехать, но он и сам не думал о спасении жизни. От беженцев он услышал, что местность, где было имение его отца, уже занята русскими, и проникся еще большим презрением к беженцам и трусам офицерам. Причины войны, о которых он раньше не задумывался, которых он не понимал, теперь занимали его мысли. И не только потому, что чужие солдаты сейчас топтали его поля и, может быть, издевались над отцом и матерью, а потому, что он ненавидел предателей и трусов.
Ему вовсе не нужно место на пароходе! До сих пор он не дрался с врагом лицом к лицу, но с этого дня он будет бороться. Одного только он хотел: уйти подальше от соленого запаха моря, который его душил, уехать с этого острова! Только поэтому он оставался около парохода.
Хельберт с отвращением следил за тем, как грузят багаж начальника лагеря и его свиты. Внезапно его внимание привлек спускающийся по трапу сухощавый человек с непокрытой головой, густыми бровями и курчавыми бачками, своим спортивным видом напоминающий охотника или туриста. Сойдя на пристань, незнакомец быстро пошел прямо к Хельберту.
На нем был короткий непромокаемый плащ, брюки гольф и тяжелые желтые ботинки на толстой подошве. В руке он держал кепи из желтой мохнатой ткани, похожей на мех. Вся одежда его была удобна, прочна, словно ее владелец собрался на охоту на несколько дней, а может быть, и недель.
Подойдя к Фрицу, незнакомец остановился, окинул неторопливым взглядом его форму, погоны, затем пристально посмотрел в глаза и уверенно спросил:
— Простите, ваша фамилия Хельберт?
Получив утвердительный ответ, он покровительственно взял Фрица под руку и сказал, что хорошо знаком с его отцом — Отто Хельбертом. У них были даже кое-какие деловые отношения. Потом назвал себя:
— Барон фон Клибер. Фон Клибер, — подчеркнуто добавил он после короткой паузы. — А вы удивительно похожи на Отто… Поразительное сходство. Мы встречались на Лейпцигской ярмарке…
Он задумчиво провел рукой по бровям.
— Ваш отец жив или тоже пал жертвой вражеского вторжения? Я должен, дорогой друг, сообщить вам кое-что, — продолжал барон.
Он снова мягко взял Фрица под руку, и оба направились к пароходу. Здоровенные солдаты в коричневой форме, охранявшие трап, почтительно расступились и впустили фон Клибера и его спутника на палубу. Барон и Хельберт спустились в просторную каюту.
Она была комфортабельно обставлена: массивная мебель, мягкие ковры и картины на стенах, кресла, похожие на колыбели… Эта солидная мебель, роскошное убранство и тишина — такая, что сюда не проникал снаружи ни один звук, — на мгновение создавали впечатление, будто в мире все прочно и надежно, нет паники, беженцев и на острове ничего не случилось, все остается на своем месте.
Фон Клибер предложил Фрицу душистую сигарету, закурил сам. Потом остановил долгий взгляд на молодом унтер-офицере, стоявшем перед ним, и, прищурив от дыма один глаз, спросил его:
— Что же предполагает предпринять в этом хаосе сын Отто Хельберта? Как он думает уберечь свою голову от тяжелой дубины большевиков?
Барон прошелся по каюте и снова повернулся к Хель-берту.
— Если б вам подыскать какой-нибудь заброшенный хуторок, развалину, где можно до поры до времени свободно вздохнуть! На нашем пароходе, видите ли, места распределены до последнего…
— Я не выношу беглецов! — не выдержал Хельберт. — Это дезертиры и трусы. Среди них мне нет места. И никогда не будет! До сих пор я не чувствовал себя воином. Я был чем-то вроде архивариуса, если хотите, и ничем больше. Я не был солдатом в полном значении этого слова, но отныне буду. Буду либо сражаться до последнего вздоха, либо сдамся добровольно русским как побежденный сын Германии; но бежать… нет!
— Садитесь, господин Хельберт, садитесь! — заговорил, оживляясь все больше, барон. — Снимите шинель, снимите же! Вот так!
Барон усадил гостя в одно из кресел и, скинув плащ, сел напротив.
— Все это прекрасно, конечно, — заговорил он. — Еще раз узнаю сына Отто Хельберта! Этого и следовало ждать. Перед лицом опасности, вернее катастрофы, из недр нации подымаются новые силы, — продолжал барон как бы про себя. — Все, что вы говорите, благородно и не лишено интереса… Более того. Теперь на сцену выйдут резервы, стоявшие до сих пор в тени. Грандиозные силы готовы вспухнуть и по другую сторону баррикады, если можно так выразиться. Многое теперь меняется, мой друг. Кое-где в высших сферах намечают предложения о новой ориентации, нащупывают новые варианты, быть может, даже новый курс… Одним словом, мы не одни: многое переменится скорее, чем ожидают некоторые. Но, вы понимаете меня…
Барон встал. Взгляд его серых глаз остановился на иллюминаторе, в котором виднелось море.
— …Нужно действовать, молодой человек, — сказал он и внимательно оглядел Хельберта с ног до головы. — Нужны не слова, а дела. Гм… добровольно сдаться как побежденному сыну Германии… Нет, конечно! И об открытой борьбе, грудь с грудью, о которой вы мечтаете, теперь нечего и думать. Да, мой друг, современная ситуация диктует иные методы, иные пути.
Фриц тоже кинул взгляд на круглый иллюминатор. Он увидел море, вздрогнул, быстро поднялся с кресла и отвернулся.
— Мне нет дела до этого. У меня своя дорога, — хмуро, равнодушно бросил он и пошел к выходу.
— Одну минуточку, господин Хельберт… Куда вы собираетесь? — удивленно осведомился фон Клибер.
— Я возвращаюсь в лагерь.
— А вы разве не чувствуете, милостивый государь, что пароход идет полным ходом? Мы уже в открытом море.
— Как так? — глухо спросил Фриц.
— Очень просто, — фон Клибер иронически улыбнулся. — У нас многое теперь случается: кое-кого мы забываем на суше, другие остаются на пароходе… Впрочем, вам терять нечего. Архив, который причиняет вам, очевидно, столько забот, находится там, где ему надлежит быть. Я уверен, что вам и в голову не приходило уничтожить следы, — саркастически улыбнулся барон. — Не так ли, архивариус? Однако будьте спокойны, — продолжал он после короткой паузы. — Мы высадим вас в Ростоке. Потом километров пятьдесят придется вам проделать пешком. Слышали вы о деревне Клиберсфельд? Не слышали? Ну, об этом позже. Кем же вы станете на то время, покуда здесь будут русские? Служащим? Пролетарием? Крестьянином? — в голосе фон Клибера слышался почти приказ.
— В это время и вообще я всегда хочу только одного: работать, — ответил Хельберт, взглянув на него с вензапным ожесточением. — Мне знакомо сапожное, столярное, кузнечное ремесло.