Страница 64 из 84
— Браво! — отрывисто воскликнул барон. — Будете плотником. До сих пор вы работали… Гм… Скажем… Вы работали на железной дороге! Русские питают слабость к железнодорожникам. Понятно? Получите документы столяра. Вы работали по ремонту вагонов. Позже вы переоденетесь — думаю, что у команды парохода или у беженцев найдем что-нибудь подходящее… А теперь — коротко о Клиберсфельде…
Если не присматриваться внимательно, можно было подумать, что дверь амбара — высокая и широкая, словно ворота, — крепко заперта на замок. Но замок висел на одном кольце, а за дверью, в амбаре, старый Иоганн и Фриц Хельберт торопливо перекладывали стог сена. По движениям старика видно было, что он изо всех сил старается не поддаваться усталости и старости; ему обидно было отставать от этого неизвестно откуда взявшегося нахального молодчика, который только что угрожал ему маленьким дамским револьвером, требуя показать, где зарыты драгоценности барона.
Старик так и ждал, что кто-нибудь будет искать эти драгоценности. Правда, он ждал этого скорей от русских солдат и в первую очередь от этого низенького черномазого ефрейтора, которого звали Юзефом. И вдруг этот тип! Не кто-нибудь, а чистокровный немец!
"Ни русские, ни немцы ничего не добьются от Иоганна — не найти им потайного места, — думал старик, привычным движением поддевая сено вилами. — Верно служил он барону в хорошие времена, послужит ему и в трудные".
Старик работал медленно, но ровно, словно износившийся автомат, все-таки способный еще двигаться в определенном ритме. Зато Хельберта работа захватила. Он ничего не видел перед собой, кроме двух груд сена: одна таяла, другая росла на глазах. Казалось, он совсем забыл о цели всей этой работы или по крайней мере потерял к ней интерес. Он глубоко втыкал вилы в сено, чтобы захватить побольше, и, подняв над головой огромный ворох, ловко кидал его на верх нового стога.
Он не гнулся, не кряхтел, не потел и не переводя дыхания работал красиво, уверенно, словно играя вилами. Руки его так и ходили, а лицо смягчилось и как будто отдыхало, согретое внутренним умиротворением.
Наконец стог был заново сложен на новом месте, Хельберт остановился и оперся на вилы. Потом он придвинул поближе чурбан, вытащил из него топор и ненадолго присел, втягивая ноздрями терпкий запах разворошенного сена. Он рассеянно оглядывал то место, где до сих пор стоял стог.
Теперь в полу была видна крышка люка. Лицо Фридриха сразу исказилось. Вздрогнув, он схватил Иоганна за руку, удерживая его на месте, и откинул крышку люка. Под ним была неглубокая яма, притрушенная сеном.
Фриц спрыгнул в нее.
Она была пуста. Только в самом углу валялась черная маленькая коробочка. Он открыл ее. Внутри коробочка была выложена бархатом, посредине виднелось гнездо для перстня. Пустое гнездо. Да, значит, в этой яме были драгоценности!
Хельберт выпрыгнул из ямы и схватился было за револьвер, но тут же сдержался.
— Ты знаешь барона фон Клибера, своего хозяина… Я с ним виделся… Он захватил с собой только черную шкатулку с фамильным гербом на крышке. Надеюсь, ты еще помнишь эту шкатулку? Так вот, я — от барона. Мы встретились на одном острове у балтийского побережья. Теперь тебе ясно, а? — со злостью и досадой спросил он Иоганна, как будто тот в чем-то провинился. — И не вздумай упираться!
Угрюмо и односложно — как он привык разговаривать в лагере — Хельберт напомнил Иоганну о том дне, когда барон поехал "уточнить ситуацию". Старик, должно быть, отлично помнит это? Барон не вернулся, потому что русские отрезали ему путь: они опередили его, он чуть было не попал к ним в руки. В скором времени от него прибудет еще один человек. Но придет день — и сам барон вернется в замок.
— Вещи, которые ты спрятал, — прибавил в заключение Хельберт сухо, словно передавая приказание, — нужны барону не только для себя, а для общего дела. Подумай хорошенько. Даю тебе десять минут на размышление.
Старик оцепенело стоял перед ним, сжимая узловатыми пальцами рукоятку вил.
Обросший, с набрякшими, воспаленными веками, он походил в полутьме амбара на выходца с того света.
Он больше не опускал глаз, но и не глядел на Фрица, словно не замечал его.
Иоганн верно служил барону, когда тот был еще пятнадцатилетним балованным юнцом, и с тех пор ею не посещала ни одна мысль, которая не касалась бы кого-нибудь из Клиберов, особенно молодого барона. Ни разу в жизни он не позарился хотя бы на один пфенниг из их богатства. Стяжательство было ему чуждо, может быть, потому, что у него никогда не было собственности.
Казалось, Иоганн Ай, так же как и все его родичи, появился на свет только затем, чтобы охранять достояние баронов фон Клибер. И хозяин вознаградил его с лихвой — вознаградил своим доверием. Иоганн понимал, что для слуги — это наивысшая награда, и всю жизнь старался быть достойным этого доверия. Особенно старался он теперь, когда судьба обрушила на его хозяина жестокий удар и отшвырнула далеко прочь от замка.
Жена Иоганна давно умерла, сын погиб на фронте, невестку убило бомбой. Старику остались в утешение внучка Марта и сознание, что он всю свою жизнь прожил честно и достойно, как подобает истинному немцу.
У него теперь было две заботы: о хозяйском добре, о драгоценностях, оставленных на его попечение, и о судьбе Марты — заботу, от которой ему часто было трудно дышать.
Драгоценности и столовое серебро были скрыты надежно: никто не мог забраться в большой амбар, где он спрятал их в тайнике под стогом сена еще в те дни, когда барон собирался бежать из Клиберсфельда. С ключом от тяжелого замка старик не расставался, и амбар был всегда под его наблюдением.
Два дня тому назад ему показалось, что место под стогом ненадежно; он перекидал сено, вынул вещи из ямы, перепрятал их в погреб, а сено во избежание всяких подозрений водворил на прежнее место и успокоился на этот счет. Но судьба Марты тревожила его все больше и больше. Уже сколько раз он заставал угрюмого ефрейтора поляка, когда тот прикармливал девочку кусочками сахару и всякими другими сластями.
Что нужно было этому чужаку от его внучки? Он решил было пожаловаться сержанту. Татарин нравился Иоганну: он единственный из этих военных умел приказывать, с жителями держался без панибратства, был строг и корректен, как и полагается настоящему унтер-офицеру. Вот к нему старик втайне желал бы быть ближе, его приказы он выполнял бы со слепым повиновением. Но сержант и с ним держался холодно. И Иоганн не решился жаловаться.
Фрау Блаумер советовала ему быть начеку: известно, что большевики похищают детей. Надо что-то предпринять — ведь и сегодня утром он опять застал Юзефа у себя в сторожке: солдат смотрел на девочку, спавшую сладким детским сном, и ни на что не обращал внимания. Даже при Иоганне он не сдвинулся с места, стоял и ждал, когда Марта проснется, чтобы дать ей порошок из коробочки, которую держал в руке.
Фрау Блаумер, женщина, умудренная житейским опытом, и на этот счет предостерегала старика: прислала бедняжку Ирену, и та, заикаясь, передала, что большевики и такое делают — сперва лечат детей, а потом усылают их в Сибирь.
И все же сейчас Иоганн с ужасом признался самому себе в том, что более всего его тревожит не коварство поляка ефрейтора и не предостережения фрау Блаумер, Его ужасало и приводило в содрогание… О боже мой!.. Иоганн чувствовал, что на лбу у него выступает холодный пот… Да, нужно сказать себе честно и прямо: его, старого слугу, испугали сейчас слова Фрица о том, что настанет день, когда барон вернется в замок.
Как мог он поддаться таким мыслям? Иоганн никогда не слышал от хозяина дурного слова. Он не посмел тронуть ничего из хозяйского добра, даже ради того, чтобы купить Марте лекарство или добыть ей чего-нибудь повкуснее. Почему же его пугает возвращение барона фон Клибера? Сколько старик ни терзал себя этими размышлениями, он не мог найти ответа на этот вопрос. Может быть, он его и никогда не найдет… Глаза его были еле видны из-под красных, набухших век. Он стоял в оцепенении, сжимая узловатыми пальцами рукоятку вил. Что же делал в это время Фриц Хельберт — этот унтер-офицер, повязанный рабочим фартуком, виновник мучительных размышлений старика?