Через тернии к звёздам

– Мама, как ты сегодня? – спросила девочка, заходя к ней в комнату через две недели болезни. – Рамси Ледисбридж приехал в Лондон, но я сомневаюсь, что ты хочешь, чтобы он видел тебя такой.

– Если не такой, то уже никакой, – голос Глэдис был тихим, словно она осипла. Но возможно так и было из-за постоянного кашля.

– Ему приехать? – спросила Руни.

Глэдис покачала головой:

– Пусть помнит меня живой.

– Ты ещё жива, мама.

– Ненадолго.

Руни лишь тяжело вздохнула, а потом сменила тему:

– Скоро ужин, я вновь приду, ну или папа будет, с тобой сегодня есть, мы с ним ещё не решили, оба хотим провести с тобой время. Я уже думаю воевать за право ужина с тобой! – Руни усмехнулась.

– Приходите оба, кто знает, какой мой ужин будет последним.

– Мам, я прошу тебя, – девочка покачала головой, – ты ошибаешься, если думаешь, что мне легко.

Глэдис закрыла глаза и шмыгнула носом, а по щекам Руни потекли слезы:

– Мам, пожалуйста, давай победим! Мам, давай, справимся! Я тебя очень прошу! Я не хочу тебя терять!

– Руни, – женщина открыла глаза, и по вискам потекли слезы, – я знаю, мне тоже очень тяжело. Мне тяжело принять тот факт, что прекрасной девушкой ты станешь без меня.

– Мам, я очень сильно тебя люблю, я не смогу без тебя, – Руни плакала.

– Я знаю, детка, но у тебя есть папа, оставайся сильной ради него, ведь ему без меня тоже будет сложно.

– Мама, – Руни трясло в рыданиях и, в конечном итоге, она прижалась к матери и плакала в одеяло.

Глэдис помогла дочери успокоиться, в какой-то миг осознав, что лучше бы она упала с лестницы – её дочь не видела бы, как она медленно умирает в мучениях, не пыталась бы её спасти и оградить от страшных мыслей. Но на долю Руни выпало самое страшное – видеть, как умирает мама и быть не в силах чем-то помочь.

Этот ужин они действительно провели втроём, но было видно, что Глэдис уже далека от реальности. А на следующий день начались боли. Страшные, невыносимые, заставляющие Глэдис стонать и плакать. Чтобы облегчить муки, ей стали давать опиум, но от него она всё время спала и полностью пропала из реальности. Она просыпалась иногда, в такие моменты Энтин и Руни пытались её покормить, но она полностью их игнорировала, словно спала с открытыми глазами. С ней уже нельзя было поговорить. Она не реагировала на своё имя, не узнавала их и не понимала, что нужно делать с едой. Вдвоём они помогали открыть ей рот, клали в него тушеные овощи и смотрели, как она на автомате, не пережёвывая, глотает и давится. Очень медленно, гоняя их по рту языком. Теперь мать Руни выглядела как умалишённая, и девочка понимала, что скоро наступит день, когда её мать исчезнет.

И однажды она просто не проснулась. Она продолжала тихо спать, уже не страдая ни от боли, ни от кашля, ни от удушья, ни от дрожи. Она просто лежала на спине, укрытая одеялом и находилась где-то между жизнью и смертью. Глэдис проспала так три дня, и рядом всегда кто-то был. Меняясь по времени, с ней сидела Руни, Джон или мистер Уанхард.

В последний третий вечер выпала очередь Руни. Она, как и обычно села, на край кровати и заговорила с ней так, словно та слышит её и в силах ответить. Она рассказала про то, как прошёл обед, что ей не совсем понравилась запеканка, которую подали на второе. А потом, когда рассказ закончился, она пододвинулась ближе к матери и продолжила читать вслух одну из книг мамы с того момента, на котором они остановились в прошлый раз. При этом левую ладонь она положила на руку матери.

Она читала книгу громко, чётко, с интонациями, словно мама действительно слышит её, а периодически останавливалась и делала комментарии или даже шутила. Делать это было трудно, но она очень старалась, веря, что пусть и мама без сознания, но слышит её. Руни понимала, что она потеряет маму, совсем скоро этот час настанет, но осознать этот факт никак не могла.

Одна страница за другой страницей, Руни уже увлеклась чтением, когда вдруг почувствовала, словно что-то не так. Она закрыла книгу и отложила её, вглядываясь в полумраке комнаты в лицо своей матери.

Её холодные пальцы стали твёрдыми и неподвижными, а лицо замерло белоснежной маской с длинными чёрными ресницами. Её волосы были раскинуты по подушке, губы замерли в последнем полу вздохе, а грудная клетка, казалось, провалилась. Особенно чётко выступили ключицы и ребра, словно она иссохшая мумия. Свет, падающий из окна, ещё не успел осознать, что мисс Глэдис Россер больше нет среди живых, и шаловливым зайчиком играл среди складок белого одеяла. А затем, словно испугавшись холода кожи женщины, отскочил вверх к потолку и убежал.

На прикроватной тумбочке стоял графин с водой, а рядом лежал носовой платок. Кровь на нём ещё была живой, горела ярко-красным и была сильным контрастом среди мёртвой белизны остывающего тела.

Руни замерла, гладя на мать. Она совершенно не понимала, что именно она чувствует. Ей одновременно было страшно, но при этом на душе была лёгкость. Она бы могла тряхнуть мать, попросить её пробудиться, но она лишь положила свою тёплую ладонь на мамину руку. Она просто не могла осознать, что её матери больше нет. Наверное, двинься мисс Россер хоть немного, и Руни бы с облегчением вздохнула – её мама действительно просто уснула. Но рука была слишком холодна, а грудная клетка не двигалась от дыхания. Воздух остановился где-то в трахее и никогда больше не выйдет. В какой-то момент Руни допустила пугающую её мысль: даже сейчас её мать казалась ей примером абсолютной красоты, пусть её тело полностью истощено и потеряло жизнь.

Подняться, покинуть мать для того, чтобы сообщить отцу о смерти мамы она не могла. Её пугала мысль, что она может оставить её одну, особенно сейчас, совершенно беззащитную. И пусть сейчас защищать её было не от чего, да и не за чем, Руни казалось, что она должна быть рядом как можно дольше, словно если она выйдет из комнаты, её мама упорхнёт в окно птицей, словно её никогда и не было.

Руни смотрела на её скулы, за последний месяц они стали особенно видны. На острый подбородок, густые брови и словно пыталась запомнить её. Она знала, совсем скоро придёт миссис Джонс и от Руни потребуют уйти, а следующая встреча будет возможна, только когда её мать понесут в семейный склеп.

Сколько прошло времени неизвестно, но руки матери стали холодными и белыми как мрамор, а на теле между простынями стали образовываться багровые пятна. Именно в этот момент в камине погас огонь, и в комнату зашёл Джон.

– Мисс, – неуверенно произнёс он, замерев на входе.

– Джон, – отозвалась Руни, не смея увести взгляд от матери.

– Это…

– Не знаю, – Руни шептала, чувствуя, как от руки матери мёрзнет её ладонь.

– Мисс Руни, позвольте, – Джон говорил также тихо.

Руни ничего не ответила, и мужчина прошёл к камину. Бросив в него пару дощечек, он разжег огонь, и комнату осветил тёплый жёлтый свет. И Руни показалось, словно на щеках её матери вновь проступил румянец. Но это была лишь иллюзия, и девочка это понимала. Она лишь крепче сжала руку матери, и по её щекам потекли немые слезы.

В это время Джон обошёл кровать с другой стороны, и нежно коснулся шеи покойной хозяйки. Это было такое ласковое движение, словно он боялся невольно сделать ей больно, и Руни невольно подняла на него взгляд.

Он выглядел отрешенно, его взгляд был совершенно непроницаем. Тени играли на его лице, и порой Руни казалось, что он хмурится, а, возможно, так и было. Разогнувшись, он посмотрел на Руни. На растерянную тринадцатилетнюю девочку, которая цеплялась за холодную руку матери.

– Мисс Руни, Вы не хотели бы пройти к себе? – спросил вдруг он очень мягко.

– Я не оставлю маму, особенно, когда она так болеет, – ответила Руни, совершенно не понимая, почему она говорит именно это, ведь она понимала, что её мать скончалась.

– Миссис Уанхард должна отдохнуть, – несколько настойчиво проговорил мужчина.

– Джон, если я уйду, её заберут у меня, – ответила Руни, ещё крепче сжимая руку матери.