Лия

-- Почему вы думаете?

-- Много признаков. Говорят, тащат тяжёлые орудия... Ну, да и у нас есть им на закуску, -- усмехнулся он.

-- Стрельба по квадратам, -- отозвался юный поручик с другого конца комнаты.

Борисов позавтракал и встал.

-- Куда? -- спросил Крякин.

-- Устал; пойду высплюсь.

Борисов вышел. Он перешел единственную улицу и, пройдя по узкому каменному коридору, вошел в свою комнату. Денщик уже приготовил ему постель. Борисов разделся, с наслаждением вытянулся и завернулся в теплое одеяло. Веки его отяжелели, и он заснул почти тотчас. Он проснулся от яркого света.

-- Ну, и здорово спали! -- раздался голос Крякина, -- и обед, и ужин проспали. Два раза вас будил. Что делать будете?

Борисов засмеялся:

-- Выпью чаю и опять спать буду.

-- Отлично, -- сказал Крякин, -- а я письмо напишу и тоже на боковую.

Он зажег свечку, сел к столу и начал писать.

Борисов закурил папиросу и позвал денщика:

-- Давай нам чаю!

Суров вышел и снова вернулся с двумя кружками крепкого чаю и большим куском ситного. Борисов выпил один стакан и стал пить второй, когда Крякин встал от стола и сел на постель, держа в руке кружку чая.

-- Ну, написал письмо брату. Месяц собирался.

Он отхлебнул из кружки, поставил ее на табурет и стал раздеваться.

-- Как капитан встретил? ворчал?

-- Нет, -- ответил Борисов. -- Только, когда я стал рассказывать ему про свою встречу, то он, кажется, заподозрил моего еврея в шпионстве.

-- Еврей! -- сказал Крякин. -- Еврей всегда в подозрении. А что за встреча?

Борисов подробно рассказал о своих скитаниях и проведенной у Струнки ночи.

-- Меня он растрогал, -- окончил рассказ Борисов. -- Подумайте, четверо сыновей: одного убили, а другого, самого младшего, может быть, уже повесили.

-- Ну, что же, -- равнодушно сказал Крякин. -- Где их там разберешь. Я могу вас уверить, что где евреи, там и шпионы. Кто нам доставляет сведения? а?

-- Что за вопрос? -- ответил Борисов. -- Нам они служат, как своим, а служба немцам -- измена. Посмотрели бы вы на этого несчастного, и у вас не повернулся бы язык на такую клевету. И сколько раз я собирался не разговаривать с вами!

Крякин засмеялся: -- Забавный вы! в вас есть что-то более чем сентиментальное. Вы хотели бы воевать без крови. Нет-с, война есть война! а что касается еврея, то он великолепно продаст нас за 30 серебряников.

-- Вы не смеете этого говорить! -- воскликнул Борисов.

-- И очень смею, -- ответил Крякин, -- и говорю об этом с полным убеждением. Как ваш еврей ночью прошел наши проволочные заграждения? Что он там делал?

-- Я вам уже сказал, что он возвращался от сына.

-- Так... А я скажу, что это требует проверки.

Борисов замолчал.

Крякин лег в постель и продолжал говорить:

-- Доказано уже, что евреи руководят немецкой стрельбой, подают сигналы, сообщают всякое наше передвижение. Скажите, пожалуйста, откуда немцы тотчас узнают, что такой-то полк пришел туда-то, такой-то батальон передвинулся в такое-то место. Объясните мне, пожалуйста, как это вышло, что, когда наш батальон занял фольварк Зианчек, так нас тотчас стали осыпать снарядами.

-- Хорошо организована разведочная служба, -- ответил Борисов.

-- Очень даже хорошо, -- усмехнулся Крякин, -- все еврейское население на службе.

-- Перестаньте, -- резко остановил его Борисов. -- Вы не хотите понять, что вы говорите. Хороша их служба, если эти немцы их разоряют, бьют, вешают. Кто больше евреев пострадал в эту войну? а вы еще говорите такую клевету.

-- Как угодно. Будем молчать, -- холодно ответил Крякин, и они замолчали.

Их сдружила боевая жизнь, но они были совершенно различны, как по своим взглядам, так и по своей жизни до войны.

V.

На другой день Борисов принял роту. Вечером он с Крякиным вернулся из собрания, где поужинал и прочитал приказ и уже собирался ложиться спать, когда в комнату вошел фельдфебель и сказал:

-- Наши захватили двух немцев и шпиона.

-- Еврея? -- быстро спросил Крякин.

-- Так точно, жид, -- ответил фельдфебель.

-- Ну, вот вам! -- с торжеством воскликнул Крякин.

Борисов досадливо отмахнулся и обратился к фельдфебелю:

-- Почему шпиона?

-- Так что он с немцами был и жид.

-- Проведи в казарму; я сейчас.

Борисов надел шашку и прошел в казарму, куда под конвоем четырех солдат привели двух немцев и еврея. Борисов сел к столу и подозвал немцев. Это были два рослых, крепких солдата в уланской форме. У одного лицо было разбито и окровавлено, у другого была окровавлена рука, и он поддерживал ее здоровой рукою.

-- Кто взял? -- спросил Борисов.

-- Так что мы, -- ответили двое солдат, выдвигаясь вперед.

-- Как их взяли?

-- А тут, у леса стояли и подле них этот жид значит, и промеж себя что-то говорили, и жид все рукою указывал; мы, это, подкрались и их взяли. Этого Осипов прикладом ударил, а этого я штыком, -- и солдат указал сперва на немца с разбитым лицом, а потом на немца с пораненной рукой.

-- А еврей где?

-- Тут... -- солдаты отодвинулись.

Раздался жалкий крик. Борисов поднял голову и вздрогнул: два солдата держали Хаима Струнку. Рыжие волосы его выбились из-под шапки, борода тряслась от волнения, и он моргал воспаленными глазами.

-- Ваше высокородие! -- закричал он пронзительным голосом. -- Ваше высокородие! и я завсем не виноват; я шел домой от сына, они мне встретились и спросили дорогу, а я говорил, что ничего не знаю, а в это время меня схватили. Что я такого делал, скажите мне для Бога? Почему я и шпион? Ваше высокородие! -- закричал он и рванулся вперед. -- Вы же меня знаете, вы же у меня были ночью. Чи я, разве, шпион? Говорите, пожалуйста.

Он в отчаянии протянул руки, и голос его оборвался.

Солдаты окружили стол, за которым сидел Борисов, пленников и еврея безмолвной толпою. Пламя нагоревших свечей колебалось и странная, причудливые тени качались на стене и загибались на потолке.

Борисов смущенно отвернулся. Сердце его сжалось тоской.

-- Уведите его, -- сказал он.

Еврей забился в руках солдат и закричал пронзительным голосом:

-- Ну, пожалуйста, отпустите меня! Лия, дочка моя...

Солдаты уволокли его, и голос его замер.

Борисов обратился к немцам и заговорил с ними на немецком языке. Солдат с разбитой головою угрюмо молчал и на все вопросы только качал головою, а солдат с раненой рукою объяснил, что они принадлежат к эскадрону, проскочившему за линию фортов. Их лошади были убиты, и они трое суток блуждали и прятались без еды и сна. Случайно набрели на еврея и хотели расспросить у него дорогу, когда на них напали и захватили.

Борисов с тяжелым чувством вернулся к себе.

Крякин лежал в постели и тотчас спросил:

-- Ну, что?

-- Вообразите, тот самый еврей, который приютил меня.

-- Нашли бумаги?

-- Пустое. Они его встретили и спросили дорогу, а в это время наши патрульные их захватили. Немцы трое суток не спали, не ели; еврей почти умер от страха.

-- Знаем мы эту дорогу! -- сказал Крякин. -- Рассказывал все подробно, а те бы вернулись и по начальству донесли.

-- Перестаньте, Крякин, -- с горечью, устало сказал Борисов. -- Теперь не теоретически разговор, а страшная действительность.

-- Обыденное дело, -- равнодушно проговорил Крякин.

Борисов не ответил ему.

Он молча разделся, молча лег и тотчас загасил свечу.

-- Лия, дочка моя!..

Этот вопль звучал в ушах Борисова, и ему представлялась крошечная, грязная комната; желтое пламя коптящей лампы и бледная девушка, недвижно сидящая у стола и кутающая зябкие плечи в рваный платок.

Сидит и ждет отца, чутко и пугливо прислушиваясь к каждому шороху и, быть может, сердце её тоскливо ноет от предчувствия беды. Мать и сестра далеко, братья на войне и один уже сложил голову, младший, быть может, уже повешен и -- теперь отец.