Страница 14 из 23
Зато Необула не могла оторвать своих глаз от очага. Вот сучья зашевелились, извиваясь, точно змеи; они то льнули друг к другу, то опять расходились – с непрерывным шипением, свистом, воем. А огненная беседка тем временем все уже, все ближе их охватывала. Положительно, это были какие-то судороги предсмертные. Вдруг вспыхнуло. Огромный огненный язык поднялся почти до самого потолка, и в то же время из пылающего сука вырвался раздирающий крик. И капля за каплей, вместо смолы, кровь – живая, красная кровь начала стекать в пламя. Она кипела, бурлила, разливалась, окрашивая в багровый цвет и сучья, и пламя, и все; весь дом казался погруженным в это багровое зарево.
«Пламя Анагира!» – мелькнуло в уме у Необулы. Это было так страшно, и все-таки она не боялась. Скорее какая-то приятная жуть.
Она оглянулась по хороме. Архедем все еще сидел отвернувшись, и прежняя улыбка все еще играла на его устах. Его темно-русые волосы пламенем пылали на его голове, его карие глаза точно молнии метали, а на его щеках горел румянец, какого она еще видела на нем. Теперь она от него не могла оторвать своих глаз. Волосы, глаза, щеки – все было озарено пламенем Анагира.
«Как он прекрасен!» – сказала она про себя и сама удивилась, что заметила это в первый раз. До сих пор он был для нее только «сынком Еврилиты» и она питала к нему, как мачеха, скорее недоброжелательные чувства, смешанные из ненависти, зависти и презрения.
Она сделала несколько шагов по направлению к нему и тут только заметила, что не вполне твердо держится на ногах. Но она только обрадовалась этому открытию. «Одно к другому», – подумала она. Зарево все более и более багровело; она оглянулась – весь очаг был залит кровью. Она с каким-то сладострастием вдыхала в себя это зарево, пила его – да, она чувствовала, теперь пламя Анагира пылало в ее собственной груди.
Она подошла к Архедему и положила ему руку на плечо.
Тот быстро обернулся. Улыбка исчезла с его уст; ему было видимо неприятно, что чужое прикосновение прервало поток его мечтаний.
– Что прикажешь, матушка?
Если бы кто другой посмотрел в эту минуту на Необулу, он был бы удивлен происшедшей в ней переменой. Точно какая-то плотина прорвалась, и дикая, необузданная волна страсти разлилась по всему ее естеству. Глаза, щеки, улыбка – вся ее особа, казалось, дышала одним непоборимым чувством вожделения.
– Не называй меня матушкой, мой друг, – сказала она ему, – мы ведь с тобою одних лет.
– А то как же? Ты ведь жена моего отца.
– Да я же ему в дочери гожусь! А ты, ты такой…
Она рассмеялась. К чему подходы?
– Ты такой непонятливый! Надо мне, видно, поучить тебя.
И с этими словами она его обхватила, прижимая его голову к своей груди…
Архедем встал. В другое время он пришел бы в ярость или ужас, но у него была в уме только Филира, и все остальное было для него безразлично.
– Совсем уж не такой непонятливый, матушка: я отлично понимаю, что ты после страха хлебнула лишнего и что тебе пора спать. Спокойной ночи!
Необула опустилась на стул. Она услышала, как Архедем в сенях с кем-то столкнулся, и по голосу узнала, что это был Агнон.
– Куда идешь?
– В хлев, к козочкам. Переночую там.
Она вскрикнула в беспомощной ярости. Только не его теперь, только не его! Опять этот старый, постылый муж! А тот, прекрасный, любимый, отверг ее, отверг! Не помня себя, она расстегнула свою накидку и бросила на землю. И тогда только, опустив голову но свои обнаженные полные руки, залилась слезами.
Вошел Агнон.
– Жена, что случилось? Зачем ты кричала? Зачем плачешь?
– Сам видишь.
Агнон посмотрел на нее, на измятую накидку, опять на нее… Он зашатался.
– Кто? Говори, кто?
Он схватил ее за руку, но она, вздрогнув от его прикосновения, собрала все силы и отбросила его.
– Сам знаешь.
– Мой сын? Мой сын?.. Анагир! Анагир!
И как безумный схватил нож со стола и умчался.
Необула хотела было последовать за ним, но ее ноги ей не повиновались. Хватаясь за стену, она добралась до портала и, держась за одну из сосен Анагира, стала прислушиваться.
Бешеный крик… И еще крик… И тяжелый шум, точно от барахтания тел… И глухие стоны, постепенно удаляющиеся… И затем ничего, кроме завывания осеннего ветра и хриплого рокота саронских волн.
Тяжелая мгла нависла над приморским хутором.
Агнон, видимо, был не в своем уме. В эту ночь он вбежал в хорому, точно травленый зверь, с диким криком: «Анагир! Анагир!» – и, схватив жену за обе руки, бросился с ней на кровать, причем она заметила, что его хитон был весь мокр от морской воды. Всю ночь он ее не выпускал и время от времени спрашивал: «Слышишь?» Сам он к чему-то прислушивался, что-то слышал, но ничего не говорил.
К утру он забылся, стал вспоминать о детстве Архедема, называл его самыми нежными именами, а Необулу принимал за Еврилиту. Но когда рассвело окончательно и он узнал жену, он так рассвирепел, что едва не убил ее. Потом опять успокоился, но зато им овладел безумный страх; он запер входную дверь на засов, сам не выходил и жены не выпускал. Жены он вообще почти ни на шаг от себя не отпускал, едва давая ей время на то, чтобы и Каллигена покормить, и перекусить чего-нибудь самой. Архедем все не возвращался; но когда Необула однажды попыталась спросить о нем отца, он впал в такое бешенство, что она после этого уже не возобновляла своей попытки.
Так прошло пять дней.
На шестой Необула, сидя в красной хороме рядом с дремавшим Агноном, услышала чей-то голос, произносивший ее имя. Нескоро ей удалось определить, кто ее зовет и откуда. Наконец, она решила, что это, должно быть, из кладовой. Это была темная комната, освещаемая только сверху, когда был открыт проделанный в кровле люк. Действительно, войдя в кладовую, она увидела люк приподнятым и через него – голову своей няни.
– Спасайся, госпожа!
– Спасаться? От кого? Что случилось?
– Все обнаружилось. Крестьяне села Анагирунта обо всем узнали.
– Что обнаружилось? О чем узнали?
– Как? Разве ты не знаешь?
– Ничего не знаю.
– Не знаешь, что твой муж ослепил своего сына Архедема и отвез его на пустынный остров Фабриду?
– Боги!
– Там юноша и умер – от голода или от ран, неизвестно. Сегодня утром рыбаки анагирунтские нашли его тело – с помощью других свидетелей удалось удостоверить, как все произошло. Тотчас был созван сход, бурный и грозный. Решено было побить камнями Агнона да заодно и тебя, так как всем было ясно, что ты, как мачеха, натравила отца на сына. Я пришла известить тебя: спасайся, госпожа, пока не поздно!
Она исчезла. Необула даже не слышала ее последних слов; ужасное убийство сына отцом поглощало все ее внимание. Да, теперь она знала, где Архедем, и знала также, кто был виновником его смерти.
Придя в себя, она бросилась в хорому.
– Агнон! Безумец! Изверг! Что сделал ты со своим сыном?
Агнон в ответ зарычал. Но она с бесстрашным взором встретила его наступление.
– Что сделал ты со своим сыном?
– А он? А он что сделал со мной и с моей честью?
– Безумец! Безумец! Что ты пожираешь меня своими глазами? Теперь поздно! Хотя бы ты и убил меня, теперь поздно! Тогда ты должен был убить меня, когда я сказала те проклятые слова, которые мне внушил Аластор… Или Анагир, все равно. Он посягнул на твою честь? Неправда! Я… я была пьяна… то есть нет, не совсем пьяна, а скорее пламя Анагира пылало в моей груди. И он полюбился мне… раз только в жизни, понимаешь? Раз в жизни меня пленили молодость и красота, меня, молодую жену старого мужа. Ты не скажешь, что когда-нибудь я изменила тебе раньше… Но этот раз, с пламенем Анагира в груди, я замыслила недоброе. Он, честный и чистый юноша, встал и удалился. Злость обуяла меня. О, я бы отошла, опомнилась. Но ты вошел в ту же минуту, когда эта злость еще клокотала в моей груди. Я и обмолвилась со злости – пусть, мол, и он пострадает, как страдала я. А ты… а ты… О боги! Боги!