Двое в океане

Смолин уже открыл дверь рубки, чтобы спуститься вниз, когда за спиной услышал голос Кулагина:

— Вижу маяк, капитан! До рифов пять миль.

Пластмассовые плафоны под потолком были наполнены спокойным дневным светом и умиротворяли взор. Первое потрясение, вызванное общесудовой тревогой, прошло, напряжение, страх, тоскливое ожидание беды постепенно отступили, и люди все больше приходили в себя.

Перемену настроения Смолин почувствовал сразу же, едва переступил порог столовой. Еще недавно возле дверей была бестолковая суета, даже давка, сейчас проход оказался свободным — то ли утряслись в самом зале, то ли частью разбрелись по палубам. Ведь и к ожиданию опасности можно привыкнуть.

Резкие крены судна уже не вызывали прежнего панического смятения — не перевернуться бы? — к крену привыкли, людская масса перекатывалась от стены к стене, терпеливо выдерживая испытание, как пассажиры переполненного провинциального автобуса на ухабистой дороге, временами раздавались даже смех и шутки.

Осмотревшись, Смолин не обнаружил Ирины на прежнем месте возле пальмы. Там стояла одна Клава. Увидев Смолина, она крикнула ему поверх голов:

— Ирочка убежала Маминой помогать! Там Плешаковой плохо. Наказала вам передать: скоро будет. Вот, даже свой спасательный жилет оставила.

Скоро будет! Размякли, разоружились и не ведают, что «Онега» уже в пяти милях от скал!

— Пускай ждет меня здесь! Вместе с тобой! — крикнул Клаве. — И никуда больше! Я скоро вернусь!

Пробираясь обратно к выходу, поискал глазами Чайкина, но вместо него в другом конце зала заметил темную аккуратную головку Насти Галицкой. Она увидела его тоже, слабо улыбнулась, подняла руку в неуверенном приветствии, приоткрыла рот: что-то хотела сказать, но не сказала. Он махнул ей рукой, вроде бы подбадривая, и подумал, что сейчас в ответе и за нее тоже — так уж получается! Мы всегда будем в ответе за тех, кого приручили. Кажется, это сказал Экзюпери…

— Я скоро вернусь! — крикнул и Насте.

Выбравшись на палубу, он обнаружил, что предзакатный сумрак придвинул штормовую хмарь к самым бортам, почерневшие волны теснили судно со всех сторон, казалось, они над самыми палубами обламывали свои белые пенистые гребни, каменно грохотали, будто рушились вершины огромной горной страны, охваченной земной катастрофой. Ветер рвал чехлы на лебедках, парусами гнул защитные пластиковые щиты на прогулочной палубе, флаг на мачте хлопал и трещал, как фанера, вот-вот разнесет его в клочья.

Смолин направлялся к спаркеру, но, вспомнив еще об одном неотложном деле, решительно изменил направление, — несколько потерянных минут не в счет!

Коридоры нижних палуб были странно безлюдны, свет люминесцентных трубок казался мертвенным, гнетущим, вызывал чувство потерянности, чудилось, будто «Онегу» давно покинули люди и она блуждает где-то в иных сферах мироздания.

В каюте Ирины повсюду беспорядочно валялись вещи, которые она готовилась взять с собой, но не взяла — косметическая сумочка, колготки, косынка… У Смолина сжалось сердце. Вдруг представилось, что Ирины уже нет на судне, и вообще она неизвестно где, и он никогда ее не увидит.

Он взял со стола фотографию Оли, опустил в нагрудный кармашек. Теперь все! Теперь — к спаркеру!

На корме случилось ЧП. Сорвало часть креплений главного буя, при каждой новой волне буй бился в потоках воды, как пойманное на крюк огромное оранжевое чудовище.

Палубой выше, ухватившись за прутья ограды, плечом к плечу стояли мокрые с головы до ног рослый Гулыга в бушлате, коротконогий Диамиди в неизменной своей тельняшке и трое матросов, смотрели на корму, где бесновался буй.

— Если сорвет, то дров наломает — дай боже! — заметил один из матросов.

— Кабину крана разнесет — это точно! — определил Диамиди. — Без крана останемся, елкин гриб!

Взглянул на Гулыгу:

— Может, все-таки попробовать? А? Петельку бы на скобу набросить, и к кнехте. Жалко ведь, и буй и кабину! Имущество!

— Рисково, — замотал головой боцман. — Вон волна-то!

Заметив проходившего по палубе Смолина, боцман удивился:

— Куда это вы?

— К спаркеру.

Гулыга нахмурился:

— Побыстрей идите да поосторожней! Здесь опасно. Не дай бог, унесет! Я даже Шевчика отсюда прогнал.

На палубе, где находился отсек спаркера, Смолин неожиданно встретил Рачкова. Держась за поручни, тот медленно куда-то двигался, в задумчивости клонил голову, будто в уме решал что-то не решенное самой электронной машиной. За его спиной небрежно, как рюкзак туриста, висел спасательный жилет, в который он так и не облачился.

Увидев Смолина, Рачков остановился, словно размышляя, как ему поступить и что сказать в следующую минуту.

— Вы… Туда?

— Туда!

— А ведь этот район как раз для вашей теории. Будто иллюстрация… правда?

Смолин почувствовал, как к его груди подкатывает теплая волна:

— Верно! Представляете, Володя, спаркер обнаружил здесь залежи нефти. Огромные!

Серое от усталости лицо Рачкова расплылось в улыбке.

— Вот это да! Значит, ваше предсказание подтверждается! Поздравляю! Я всегда верил в вас.

— Верил?!

— Конечно! Прочитал вашу рукопись и поверил окончательно.

— А… найденные там… просчеты?

— Уточнения! — поправил Рачков. — Просто машина кое-что уточнила. В деталях.

Он мягко улыбнулся:

— Говорят, даже в «Сикстинской мадонне» есть несовершенные детали.

— …Внимание! Внимание!

Что-то оборвалось в груди под ударом этого хриплого голоса, выпавшего из динамика, укрепленного на мачте над их головами. Вот оно! Все-таки случилось! Сейчас позовут к шлюпкам. Но голос с торжественно значительных высот вдруг соскользнул на горизонт, обозначенный скрипучими нотками раздражения:

— …Прекратить наконец хождение по палубам, черт возьми! Сколько раз повторять! — И уж совсем по-стариковски: — Не экспедиция, а детский сад!

И хотя этот раздраженный упрек с мостика относился и к ним двоим, стоящим на палубе, Смолин почувствовал облегчение. Раз ругаются, значит, пока все в порядке! Заледеневшее было в тревоге лицо Рачкова снова возвращалось к жизни.

Юноша поднял на Смолина глаза, в которых проступили искорки азарта.

— Константин Юрьевич, можно я сейчас с вами? А? Разрешите? Пожалуйста! Мы же не скот, чтобы безропотно ожидать заклания! Мы — люди! — Он вытянул перед собой руки, словно демонстрируя их готовность. — Мы должны что-то делать! Можно?

— Беги на мостик! — сказал Смолин. — Если капитан разрешит…

Рачков отшвырнул свой жилет, как вещь нелепую и бесполезную, и ринулся вверх по трапу.

На «Онегу» стремительно ползли тучи. Они были теперь совсем низко, вот-вот сорвутся с вышины, рухнут, придавят судно, как скорлупку… Палуба ходила ходуном, и появившийся на ней кинооператор с тяжелой камерой в руках еле держался на ногах.

— Вы все еще здесь? — изумился Смолин.

— Здесь! — подтвердил Шевчик. — А что? Работаю. Только вот беда-то какая… — он сокрушенно покачал головой.

— Ничего! Не надо терять надежду, — решил успокоить его Смолин. — Может, «Кама» подоспеет. Или…

— Да я не о том! — поморщился Шевчик. — Пленка кончается. Перестарался на увертюре, а сама опера еще впереди.

В следующий момент он вдруг судорожно вскинул руку, цепляясь за воздух, потому что «Онега» сделала странный затяжной пируэт — сперва опасно зарылась носом в черную, почти отвесную стену водяного вала, потом нос, будто наскочив на риф, взметнулся ввысь, а корма почти по палубы ушла в воду, вслед за этим другая волна подступила уже с левого борта, следующая — с правого, судно шарахалось из стороны в сторону, будто оказалось в окружении банды и его волтузили злые мощные кулаки, не давая очухаться. Заскрежетал металл, потом что-то затрещало, ломаясь, казалось, вразнос пошел сам корпус. Смолина и Шевчика сбило с ног, прижало к доскам палубы, на них обрушился каскад тяжелых, как дробь, соленых брызг, занесенных штормовым ветром из-под борта.