Страница 119 из 122
— Полагаю, через час нас вынесет на стрелку течения… — выдержал паузу и добавил: — «Кама» в двенадцати милях. Но выгребает с трудом.
— Ясно! — принял доклад капитан.
Смолин подумал, что в суровой немногословности, деловой собранности этих людей, четкости их слов и действий и таится проблеск надежды. И ясно, что они, эти люди, сделают все возможное и наилучшим образом, ибо знают, что делать. Солюс, должно быть, подумал о том же самом, потому что осторожно обратился к Кулагину, который стоял к нему ближе других:
— Я уверен, что надежда все-таки есть! Не так ли?
— Надежды юношей питают! — насмешливо отозвался Кулагин, и было непонятно, какой смысл он вкладывал сейчас в эту крылатую фразу.
— А самолет? — спросил Смолин.
Старпом помедлил, словно ожидал, не захочет ли высказаться но этому поводу сам капитан. Тот молчал, и Кулагин счел нужным пояснить:
— Случайный. А если и не случайный, какой от него толк? Палочку-выручалочку он не сбросит.
Опять воцарилось молчание. Смолин решил использовать паузу, чтобы закончить разговор с капитаном, но его снова отвлекли, на этот раз Солюс.
— Я надеюсь, вы как нужно позаботились об Ирине Васильевне? — спросил он шепотом.
— Конечно!
— Дай-то бог!
— Как вы здесь оказались? — также вполголоса поинтересовался Смолин. — И они вас не гонят вниз?
В сумраке глаза старика живо блеснули.
— Гнали! А потом смирились. Сделали исключение. Они же моряки, понимают: в такой шторм шлюпка не для восьмидесятилетнего. Я ведь в море тоже человек бывалый. Уж лучше делить судьбу с «Онегой». — Он кивнул в сторону капитана: — И надеяться на них.
— Капитан, мы без флага идем! — спокойно, словно между прочим, заметил Кулагин.
Сквозь тучи пробился слабый луч солнца, заходящего где-то в неведомых краях, должно быть, его последний прощальный луч. Он четко обозначил на фоне окна очертания темной фигуры капитана. Капитан молчал. Смолин знал, что в открытом море, особенно во время непогоды, обычно корабельный флаг на мачте не поднимают, «экономят», чтоб не трепался зазря на ветру.
— Без флага сейчас не положено… — задумчиво, словно размышляя вслух, наконец произнес капитан. И уже другим, командирским баском приказал: — Флаг поднять!
— Есть поднять! — отозвался Аракелян.
Спокойный, обыденный подъем флага сейчас имел особое значение, то самое, ради чего все эти люди, несмотря на тропическую жару и влажность, находились на посту при полной вечерней униформе. Вон Кулагин даже к гренадскому генерал-губернатору ездил в летней форменной куртке, а сейчас в таком же, как у капитана, темно-синем форменном костюме, на котором вместо погон шевроны на рукавах — как на смотре.
— По расчету, мы уже по стрелке течения, — сообщил Кулагин.
Капитан сердито посопел:
— Вот когда она нам нужна! Самая малость осталась — обогнуть мыс.
Было ясно, что речь снова шла о машине. Капитан подошел к пульту управления, вытянул из гнезда телефонную трубку, бросил в нее сердито:
— Стармеха! — выслушал ответ и тем же тоном продолжил: — Ладно, не зови. Лучше скажи, как у вас там?
Помедлил, переваривая ответ того, кто был на другом конце провода, и вдруг его голос странно помягчел, стал чуть ли не просящим:
— А если на погнутом? Если с трещиной? Если все-таки рискнуть? А? Что?! — Бунич передернулся. — А ну вас к дьяволу! Делаем! Толку-то от вашего дела! Мне сейчас нужно! Понимаешь, сию минуту! А не завтра!
Швырнул трубку на место, с холодным бешенством процедил:
— Делают! В положенный час дело бы делал, а не дрых! Сурок!
— Какой там сурок! Убивец! — зло добавил Кулагин.
Солюс наклонился к стоящему рядом с ним Рудневу, тихо спросил:
— Это о ком так?
— О Корюшине. На нем вина. В порту на Гренаде ночью на корме дежурил и задремал. А когда продрал зенки, увидел, как двое неизвестных пробежали по палубе и со слипа сиганули в воду. И представляете, Корюшин об этом ни слова. Сдрейфил. Только тогда и сообщил, когда взрыв случился. Раскаялся, гад.
«Корюшин? Третий механик… Не тот ли, — подумал Смолин, — на кого в Чивитавеккья жаловался Чайкин, — группе идти в город, а он дрыхнет».
— На северной оконечности гряды должен быть автоматический маяк. Так по лоции, — сказал Кулагин, пошарив биноклем в заоконном сумраке. — А маяка не видно. По времени уже должен проблескивать.
— Может, испортился? — предположил Руднев. — Захлестал шторм. В такую погоду даже маяки могут погаснуть.
— Маяки никогда не должны гаснуть, — отважился вступить в разговор Солюс. — На то они и маяки.
На Солюса взглянули с недоумением, но промолчали.
— А знаете, что значит в переводе Карийон? — ободренный молчанием, снова высказался Солюс. — Это значит колокольный. Земля колоколов!
Ему не ответили и на этот раз.
— Справа на траверзе мыс Западный, капитан! — сообщил Кулагин, наклонившись над раструбом локатора.
— Понял! — Капитан взглянул в лобовое стекло, потом подошел к окну по правому борту, постоял возле него, всматриваясь в сумрак вечернего океана, словно надеялся разглядеть этот самый мыс. — Вертит нас, как балерину, и не поймешь, где что!
И как бы в подтверждение его слов, судно, вздрогнув под очередным ударом волны, стремительно завалилось на правый борт, да так круто, что за квадратом окна, к которому притиснуло капитана, где-то совсем рядом блеснула белая пена волны. «Онега» лежала на боку мучительно долго. Смолин слышал рядом тяжелое дыхание Солюса, тот цеплялся за кресло штурвального, а за пояс его держал одной рукой Аракелян.
— Ничего себе! — подытожил голос Руднева, когда судно снова вышло из крена. — И вправду балет!
— За мысом ветер снова будет в борт, — спокойно заметил капитан. — Так что приготовьтесь: поваляет на всю катушку!
— Мы готовы, капитан! — бойко отозвался Аракелян.
— Нам не привыкать! — добавил Солюс.
Капитан, кажется впервые, засмеялся:
— Ну, тогда мы спасены! — воспользовавшись выровнявшейся под ногами палубой, он сделал несколько шагов по рубке. Остановился рядом с Солюсом. — Вы, Орест Викентьевич, большой оптимист, но, пожалуйста, держитесь покрепче. За скобу! За скобу!
Голос капитана стал непривычно мягким, словно он за что-то перед академиком извинялся.
— А то ведь разобьет. А вы еще нужны Отечеству.
— Все мы нужны Отечеству, — сказал Солюс. — Каждый по-своему.
— Вот именно: каждый по-своему! — Капитан посопел. — Я, например, если даст бог выкарабкаемся, понадоблюсь Отечеству для ответа.
— Какого ответа?
— Строгого. По большому счету. За все! За все наше разгильдяйство. И прежде всего за то, что вляпал людей и судно в эту историю.
— Разве виноваты вы? — возразил Солюс. — Диверсия. Стечение обстоятельств…
— Ах, бросьте! — резко оборвал его Бунич. — Капитан отвечает за все. И за стечение обстоятельств. И должен держать ответ без снисхождения. По всей строгости.
В рубке снова надолго воцарилось молчание.
«Время уходит, — подумал Смолин. — А сейчас каждая минута драгоценна». И он решительно шагнул к Буничу.
— Видите ли, капитан… Как я сказал, зона здесь перспективная… Жаль, если не воспользуемся удачным обстоятельством…
— Короче! Что вам еще? — перебил Бунич, так и не шелохнувшись на своем наблюдательном посту.
— …Разрешите включить спаркер. Моряткин не возражает. Мешать им не буду.
— С ума посходили! Одному песни, другому спаркер!
Капитан снова подошел к окну по правому борту — оно теперь заменяло лобовое, потому что судно дрейфовало боком, — поднял бинокль.
— Вроде бы проглядывается справа… — Это относилось к мысу.
Возвращая бинокль на полку у окна, произнес все так же ворчливо:
— Включайте! Мне-то что! Если Моряткин не возражает. Только зачем он вам сейчас?
— Да так. На всякий случай…
— Ну, если на всякий случай! — на этот раз в невыразительном голосе капитана блеснул короткий смешок. — Только не взорвите нас еще раз.