Жажду — дайте воды

Если бы, отозвавшись на зов Астг, я не принес ей хмельных нарциссов, Астг не простила бы мне этого. И я приносил их.

Бабушка Шогер выводила, как молитву, слова древнего «Оровела»:

«Жажду — дайте воды…»

И угощала меня хлебом и сыром, не переставая при этом попрекать:

«И когда вы наконец подведете воду к Ладанным полям, когда? Или ты не мужчина? Ответь же мне!»

А что я мог ответить?

Интересно, узнает меня бабушка Шогер? И скажет ли, как прежде: «Расти большой. Когда вырастешь, отдам тебе мою Астг в жены».

Давно это было. На висках моих уже серебрится седина. Целых пятнадцать лет прошло с тех пор, как я последний раз ел тут хлеб с сыром.

Узнает ли Астг меня?

Изнемогающие от жары пчелы тянулись к прохладному туннелю. Над ущельем пронеслось легкое облачко. Занялся было дождь, но похоже, передумал. Несколько капель, словно жучки, блеснули в воздухе и пропали в иглистых лучах солнца. Из конца в конец над ущельем перекинулась необычно широкая и какая-то словно тяжелая радуга. Туннельщик Мелик размечтался:

— Вот бы по этой радуге перейти через ущелье!

Туннельщик — внук козопаса Мамбре. Тщедушный, словно мальчонка.

— Перейдешь, — говорю я и вспоминаю, что когда-то давно, еще ребенком, он был моим учеником у них в селе. — Перейдешь, ты легок.

Радуга в глубоком ущелье. И солнце в ущелье. И река так далеко, что даже Мелик с его тонким слухом не слышит грохота падающей на камни воды.

Мелик качает головой.

— Никак не поверю, что вода поднимется на Ладанные поля.

Граче смотрит на туннель. Там светятся электрические лампы, как светлячки в ночи.

— Для чего же мы тогда роем его, Мелик?

— Ты старше меня, брат, — пожимает плечами Мелик. — Велишь, вот и рою. К тому же ты инженер. А я…

И он смеется. Зеленая каска на его голове кажется рыцарским шлемом. А лицо такое простодушное и доброе, можно подумать, он так и родился с улыбкой.

Мне рассказали занятную историю. Едва Мелик вернулся с войны, бабушка Шогер насела на него: должен, мол, жениться, и все тут. Делать нечего, собрался Мелик и пошел в соседнее село. Знал, куда пойти! Пришел, а навстречу ему хозяин девушки, отец, значит.

«Где жених-то, мальчик?» — спрашивает.

Услыхал Мелик такой вопрос, схватил в руки полы и айда домой.

Бабушка Шогер не того десятка. Узнав о случившемся, вооружилась палкой и пошла к дому хозяина девушки.

«Эй, кому это вы посмели от ворот поворот показать? Ну-ка я вас…»

Через неделю в ущелье гремела свадьба.

Вот какое было дело. Ребята, вспоминая об этом, и по сию пору заливаются смехом.

Мелик не смеется, когда рассказывают эту историю.

О его брате, инженере Граче, который старше всего на год, не подумаешь, что на войне был. Совсем юноша. Лицо смуглое, волосы густые, как у отца, у пастуха Арташа. Но в них уже пробивается седина. Только она словно бы не его, будто запуталась в черных волосах с той самой поры, как бабушка Шогер прижала к своей груди горемычную голову парня, вернувшегося с войны, и повела его показывать могилу матери во дворе Цицернаванка.

«Ушла, сынок, с мыслью о тебе! — сказала она. — Плачь, милый, плачь…»

Радуга гасла, оставляя только отсветы на плечах скал. Должна же она что-то оставить, нельзя ведь просто исчезнуть.

Рядом с нами раскрытая пасть туннеля. Мне вспоминается мать Граче и Мелика. Теперь бабушка Шогер заменила им и мать. Вспоминаю я и их отца Арташа, на войне со мной был…

Туннель начинается с верхней окраины села и, минуя вторую, третью деревни, устремляется к плато Воротана. Там создают море.

В детстве Граче не раз, поспорив со своими сверстниками на полный карман орехов, проникал в потайной лаз Цицернаванка и надолго исчезал в его темном и узком зеве.

Наверху его ждал Мелик, дрожа от страха: шутка ли, под землей живет черный дэв! Так говорила бабушка Шогер. Говорила, хотя ни она, ни даже ее свекор Хачипап, которому было уже сто три года, никогда не видывали этого дэва.

Мелик ждал брата. Проход под храмом длинный. Говорили, что тянется он до грохочущей реки. Если Граче принесет в бутылке воду, значит, это верно и он выиграл пари. И дэва, выходит, никакого в помине нет. Но если не принесет?..

Мелик с тревогой смотрел на выбирающегося из-под земли Граче. Ура, в бутылке вода!

И он летел к брату.

«Дэвы были?»

Граче, весь в пыли, измученный, отвечал:

«Там я слышал только звук воды: у-у-у…»

…В тот день Мелик тоже долго ждал брата — сержанта Граче.

И в тот день Граче пробирался лазом под старой церковью. Старик сторож утверждал, что лаз ведет к морю. Он будто бы в молодости сам не раз этим путем доходил до моря, плещущегося за большой горой…

Поступил приказ: взорвать занятый врагом железнодорожный мост по ту сторону горы.

Командир роты спросил; «Кто готов выполнить задание?»

«Я! — тотчас отозвался сержант Граче. — Я пойду».

Командир недоверчиво глянул на узкоплечего паренька. Ему едва исполнилось двадцать, худой, щуплый. Сдюжит ли?

«Ты?»

«У нас в деревне тоже под храмом есть лаз. По нему я не раз проходил до самой реки.. »

Рядом стоял брат. Он хотел закричать: «Неправда!» Но так и не смог раскрыть рта. Ведь это не было неправдой. Граче! Что он делает! Рвется в лапы самой смерти. В проходе под Цицернаванком черных дэвов не было, а здесь они есть — дэвы с черной свастикой.

Граче сказал брату:

«Если не вернусь, дома язык держи за зубами. — И улыбнулся. — Да смотри в будущем не суйся под Цицернаванк. Опасно».

Граче полез. У Мелика дрогнули губы, а медсестра Вера закрыла глаза руками. Ей тоже хотелось удержать Граче, но она только тронула Мелика за плечо.

«Вернется?»

Мелик спрятал за пазуху дневной паек брата. Сестра Вера зажала в ладошках миску с кашей, чтоб не остыла. Она пожгла бы пальцы, все грела бы и грела кашу, лишь бы Граче вернулся! Лишь бы вернулся…

С горы хорошо просматриваются линия будущего канала и Цицернаванк, под которым не единожды пробирался к реке непослушный мальчишка Граче. Туннель пройдет под храмом. И хлынет вода к этой жаждущей земле.

Я спрашиваю:

— А что было после, Граче?

— Взрыв был. Мост взлетел к небу… И еще лицо Веры. Белое-белое..

Граче говорит, а сам не отрывает глаз от туннеля. Оттуда ему подмигивают лампы-светлячки.

Чего ждет Граче? Света, воды или ту белолицую медсестру?

Прошли годы с тех пор, как он взорвал мост на побережье. Теперь инженер Граче взрывает скалы и горы. Он должен подвести воду к Ладанным полям. Чтобы бабушка Шогер сказала: «Охай»[32].

Дорогу воде прокладывает. И весь он сейчас в этой дороге. Ждет не дождется…

— Не дождется? — говорю я Мелику.

— Ждет Веру, — шепчет Мелик. — Очень ждет. Надеется…

— Вон что.

— Так-то! — Мелик мрачнеет.

По туннелю тянутся рельсы узкоколейки. На них падает свет от лампочек. И кажется, будто серебристые ручейки несутся к дальним берегам. Граче весь в ожидании. Но кто-то другой тоже ждет.

Кого?..

Где ты, Астг, мой дальний свет? Ожги меня крапивой…

Ущелье Воротана. И село в ущелье. Село моей Астг. Отец с трудом взбирается на плоскую крышу Хачипапова дома.

— Э-эй, получайте почту, люди!

Он скидывает с плеча сумку и спрашивает:

— Пить хочешь, сынок?

— Нет, — качаю я головой.

— Голоден небось?

Я молчу. Отец неспроста таскает меня, маленького, босоногого, по этим ущельям. Хочет приучить к крутым горным тропкам, к труднопроходимым зарослям, чтобы когда-нибудь потом я взвалил на себя его ношу.

Виднеющийся в расщелине скалы церковный купол напоминает каменного медведя. Он словно задрал кверху морду и рычит. А чуть поодаль вроде бы собака вгрызлась в медведя-скалу и роет пещеру.

32

Охай — непереводимое восклицание, выражает восхищение, удовольствие.