Жажду — дайте воды

Все вокруг сотрясается. Кричат совы, гудят водопады. А мы с отцом идем да идем…

Но вот в скалах вдруг показались горки кизяка, десяток-другой хижин, красные и желтые кровли — это на них сушеные груши, бусы шиповника, кизил и вобравшие в себя все солнце тыквы.

Столбы дыма обнимают склон скалы. С крыши, сидя верхом на собаке, голопузый мальчишка швыряет мне вслед камни и кричит:

— Ошта-пошта…

Бабушка Шогер крошит ячменный хлеб в сироп из шиповника и ставит миску передо мной.

— Ешь, родненький.

На крыше у Хачипапа собирается все село. Каждый дом имеет кого-то в дальних краях. Каждый дом ждет писем. Отец передает мне несколько конвертов.

— Читай.

Десятки глаз с надеждой всматриваются в письма в моих руках.

— «Селсавет, — читаю я при гробовом молчании, — палучит Хачипап Хачунцов».

— Ай да молодец! — Хачипап сыплет мне в карман орехи. — И кто вложил в уста ребенка благословенную русскую речь? Счастливый…

— Учитель Оганес, — гордо отвечает отец. — Я плачу ему за обучение. Каждую неделю отвожу на осле вьюк сена.

— Ба! — удивляются сельчане. — Так дорого?

Хачипап сыплет мне в карман еще горсть орехов.

— Вскрой письмо, вскрой, родной.

Я разрываю конверт и читаю уже по-армянски:

— «Первый поклон — читающему письмо…»

Все село, обратившись в слух, смотрит то на меня, то на письмо.

— «…Да будет тебе известно, апер, холода наступили. Скажи Шогер, пусть свяжет мне пару шерстяных носков. Пришлите с оказией, очень ноги мерзнут. Послал вам восемь рублей и четыре аббаси[33]. Квитанция в кармане. Если б ты знал, апер…»

— Умереть нам за тебя, — срывается благословение с чьих-то уст. — Парень что надо! Восемь рублей и четыре аббаси! Это же целых две овцы!..

«Парень» — старший внук Хачипапа. Он гариб[34].

Бабушка Шогер утирает слезы.

— Ослепнуть мне, ноги у бедного мерзнут…

Астг протягивает желтую грушу. Я немею от радости.

— Больше не буду стегать крапивой, — говорит она.

Ночью на крышу падают звезды. Хачипап беседует с моим отцом:

— Какие новости, братец-почта?

— О чем ты?

— Да о реке, — вздыхает Хачипап. — Неужели эта вода так и будет течь без пользы? Сгорают ведь Ладанные поля. А подвести бы к ним воду, всего стало бы вдосталь. Пора людям подумать об этом…

— Ничего я не слышал, апер.

Но вот Хачипап захрапел, и звезды испуганно разбежались.

Утром бабушка Шогер подносит моему отцу чашку тутовой водки, а мне дает вареное яйцо. Хачипап благословляет нас в дорогу.

— Мамбре в ущелье. Он там с козами. Смотри не забудь обрадовать его, скажи про письмо, — кричит дед вдогонку.

Мне казалось, что ущелье Цицернаванка звенит, да так чисто. По узкой тропинке мы спускались-поднимались. Вот село у подножья скал. Здесь мне насыпают в карман бобов, жаренных на конопляном масле. Отец говорит:

— В этом селе был человек, умеющий читать. Недавно помер.

И тут тоже читаю я.

Еще село. В лесу. В дубах, как в дупле. Отец вздыхает:

— А здесь никто никогда не умел читать.

Узка тропинка — затерянная в ущелье нить. Держаться надо крепко. За камни, за обнаженные корни кустов шиповника. Не дай бог свалиться вниз. На берегу реки есть островок горячего песка. Здесь живет песочного цвета каменная ящерица. Говорят, она прыгает, может прилипнуть к лицу человека. А еще говорят, надо дать ей кувшин золота, и тогда она оторвется от лица.

В этом селе много кувшинов, но хранят в них только просо и чечевицу да письма, полученные из дальних краев. Может, золотом здесь называют просо?..

Над песчаным островком раскинула свою крону одинокая черешня. Под ней расположились козы. Отец приветствует козопаса Мамбре.

— Какие новости, братец-почта?

— В будущем году почту будут привозить летающие машины…

— Ба!.. — рот пастуха Мамбре открывается сам по себе.

— Вот тебе и «ба»! Письмо вам было. Хачипап велел сказать тебе, порадовать…

— Что пишет?

— Просит носки, ноги, говорит, мерзнут.

— Ба!.. Еще что?

— Больше ничего. Деньги, пишет, послал. Получили?

— А? — кадык пастуха Мамбре задвигался. — А?

В ущелье горячий ветер, песок тоже горяч. У Мамбре опускаются плечи.

— За деньги премного благодарны, получили их. А что это ты сказал о машине?

— Ну сказал, — улыбается отец. — Слыхал я, что в наши горы пришлют летающую машину.

— Ох! — вздыхает Мамбре. — На что нам летающая? Прислали бы такую, чтобы воду этой злосчастной реки подняла наверх. Вот было бы дело. А понапрасну летать незачем. Этим брюха не наполнишь.

Под старой черешней стоят две синие «Волги». Над ущельем рокочет зеленый самолет…

«В будущем году почту будут привозить летающие машины».

Рот пастуха Мамбре так и остался открытым: «Ба!..»

Солнечные лучи играют в стеклах домов. В ущелье Воротана раскинулось большое село. Строящий здесь дороги, мосты, поселки инженер Граче полон энергии. Он показывает подковообразное здание, все из стекла и света.

— Что это? — спрашиваю я.

— Кафе для молодежи поселка.

Вот на этом самом месте стоял тогда его дед, козопас Мамбре, тут, где теперь высится кафе…

Козопас Мамбре так с раскрытым ртом и ушел за козами в горы. А я забрался на черешню. Внизу бушевал Воротан. По бревенчатому мостику отец перешел на другой берег. Я остался на дереве.

Внизу бушевал Воротан. Он сорвал со своей спины и унес мостик. Отец намучился на том берегу, я — на этом. С почтовой сумкой за спиной он совершил путь длиною в день, пока наконец где-то наверху пересек реку, пришел и снял меня с дерева…

Эта черешня еще сохранилась. Старая, отживающая свой век. А рядом кафе, наполненное песнями и светом. Поселку в ущелье четыре года. И мост через реку новый. По нему теперь проходит и стадо овец пастуха Мамбре. И Мамбре теперь редко чему удивляется. А во рту у него приятный вкус кофе, который он только что выпил с внуком Меликом.

— Как, брат? Понравилось?

— Еще бы!

Мелик и меня угощает кофе. Я спрашиваю:

— Ты знаешь про Хачипапа?

— Знаю. Его папаха и трехи хранятся у нас дома.

— А я помню, как на пахоте он одной рукой поднимал плуг.

— Ба!..

Мелик угощает меня и брата сперва вином, а потом кофе и песней. Песня и вино состарились в этом ущелье, а кофе здесь новость. Дом туннельщика Мелика тоже новый.

И у Граче дом, и у Астг тоже.

Дом Мелика возвышается даже над дедовской черешней. Во дворе стоит синяя «Волга», а рядом целый букет детишек, которые не обращают никакого внимания на машину.

Внук козопаса Мамбре туннельщик Мелик рушит дедовский уклад жизни и скалы тоже. Он прорубает русло для реки, строит плотины, создает водохранилище, море. Ущелье Воротана станет морем, широким и глубоким. Оно напоит обожженную землю Ладанных полей. Ведь вон как стонут!

«Жажду — дайте воды!» — взывает все кругом…

Бабушка Шогер ставит передо мной хлеб и сыр.

— Когда же вы наконец поднимете наверх воду из ущелья? Когда?..

Внуки ее, Граче и Мелик, создают в ущелье море, чтобы дать воду иссохшим землям. А этот поселок, построенный ими, этот маленький город останется под водой?

— Нет, будет стоять на берегу, — говорит Мелик, — стоять и глядеться в море.

Все вокруг облито солнцем: и здания, и окна, и занавески в них. На берегу реки против поселка — старое село и одичавшие сады старого села. Живы еще столетняя груша, и яблоня, давшая не один десяток урожаев, и старый рогатина-орешник.

Не раз отец мой, сидя под этим орешником, делил трапезу с Хачипапом. Он разводил костер, а Хачипап забрасывал плетенку в реку, и ко времени, когда огонь уже полыхал, плетенка бывала полна рыбы.

«На деньги, что прислал парень, две овцы купил, братец-почта. И его жизнь да будет долгой, и твоя! Пусть сынок твой напишет ему письмо, чтоб не беспокоился. Вот адрес».

33

Аббаси — двадцать копеек.

34

Гариб — живущий на чужбине.