Мхитар Спарапет

— Ну что ты скис? — заметив грусть сына, ласково сказала мать. — Ничего, не бойся. Я так проводила твою сестру — все село завидовало. Приданое дала щедрое, угостила всех на славу. И зурначи были. Не печалься, все сделала по-людски.

Сказала и склонилась над костром, чтобы никто не заметил навернувшихся слез. А спустя немного времени не утерпела, потащила сына в палатку, усадила и подала ему мяса. Достала из узелка бутыль с вином.

— Это вино со свадьбы Маро. Сохранила его для тебя. Дома много. Пей, сынок! Пей, согреешься!

Горги поел, выпил вина и, подложив ладонь под голову, уснул как убитый — устал после долгой дороги.

Пробираясь сквозь ряды палаток и шалашей, Тэр-Аветис добрался до входа в ущелье. Длинная дорога поначалу проходила в глубине ущелья, образуя параллельную реке узкую, вьющуюся ленту, затем круто взбиралась вверх, бесконечно петляя в скалах, на вершинах которых воины сооружали рвы, маскируя их в естественном обрамлении кустарников и молодого дубняка.

Народу тут было видимо-невидимо. Одни носили камни, другие из лесу волокли огромные бревна.

Тэр-Аветис увидел Давид-Бека на краю ущелья. В числе других восьми человек он нес на плечах длинное толстое бревно. Из лесу слышался беспрерывный перестук топоров, крики и ругань.

Давид-Бек быстро переставлял ноги. Тэр-Аветис подбежал и, стремясь облегчить ношу Бека, подставил свое плечо.

— Когда приехал? — спросил Давид-Бек таким тоном, будто вчера с ним расстался.

— Только что, — ответил Тэр-Аветис. — Ну и работку ты себе нашел, — добавил он, покачав головой. — Не сердись за мои слова, но неужели дело не сладится, если ты не будешь таскать на плечах эти бревна?

— Не разглагольствуй, — буркнул Бек. — Я вот и тебя заставлю поработать! Будешь знать, каково необъезженному бычку впервой в упряжке.

Бревно наконец опустили на краю обрыва. Бек расправил затекшее плечо, стряхнул с себя пыль, стер ладонью пот со лба и сел. На руках у него были царапины, с большого пальца струйкой стекала кровь.

— Ну как? Принимаешь нашу работу? — спросил Давид-Бек.

— Не понимаю, для чего эти груды камней и бревен? — вздернул плечами Тэр-Аветис.

— Ах, не понимаешь? Тогда пойдем, покажу.

Бек поднялся, подошел к обрыву и заглянул вниз. В глубине глухо рокотала и пенилась река. У Тэр-Аветиса слегка закружилась голова. Бек толкнул ногою небольшой камень… Тот с грохотом покатился вниз, увлекая за собой десятки других камней… На вьющейся внизу дороге поднялась пыль. Ущелье загремело так, как будто разверзлись скалы.

— Видел? — с детской радостью спросил Бек. — Ну? Каково?

— Умно задумано! — одобрил Тэр-Аветис.

— Эх, друг! Бог одной рукой обездолил армян, другой — наградил. У нас такие горы! Они некогда поглотили даже хваленые римские легионы! Горной войной мы можем измотать силы любого врага. Видишь, эти бревна и груды камней сложены так, что достаточно чуть нарушить их ряд, как все они сорвутся со своих мест и полетят туда, вон на ту дорогу, которая извечно приводила к нам только врагов… Теперь нам остается заманить турецкие армии к этому ущелью, а уж тогда без труда расправимся с ними. Такие же укрепления сооружаются в Варанде, в ущелье реки Каркар, в Джраберде и в Дизаке.

— Очень здорово задумано! Это, конечно, ты?.. — спросил Тэр-Аветис.

— Неважно кто… — мрачно сказал Бек. — Ну ладно, рассказывай теперь, какие вести привез?

— Католикос отказал в нашей просьбе, не захотел приехать в Сюник, отправился ко двору шаха.

— Знаю.

— Хочет просить у шаха войско для защиты Еревана и Эчмиадзина.

— Рехнулся старик! — воскликнул Бек. — Лысый черт, сумей бы он изловчиться, на голову бы себе наложил, а не в штаны! Денно и нощно шах Тахмаз ждет прихода турок, чтобы удрать в какую-никакую преисподнюю. Старый Аствацатур совсем ума лишился! Ну, а еще что?

— Да ничего. С ереванцами говорил. Но католикос и их с ума свел. Стояли на своем: «Не оставим нашего города!» Вот и весь разговор.

— А силы у них есть? Сопротивляться будут?

— Говорят, лучше погибнем с оружием в руках, но не покоримся. Дурные они, верят, что Мирали хан и католикос приведут войско для защиты города. И никак не возьмут в толк, что крупные силы турок уже движутся на них. Очень уж уверены в своих силах.

— Уверенность — половина победы! — заметил Бек.

— Подождем, говорят, если увидим, что турок идет с большой силой, оставим город. У них десять тысяч вооруженных. Сражаться будут. А католикос возлагает особую надежду на стамбульского богача по имени Сегбос.

— Знаю его. Сегбос — любимец султана.

— Он вроде бы заручился обещанием султана не трогать Эчмиадзин.

— Так я и думал. Каждый спасает только свое гнездо, — покачал головою Давид-Бек. — Эчмиадзин дрожит за свои золотые кресты, а что до народа — его хоть потоп уноси. Отцов церкви это не заботит. Католикос еще у Тахмаза… Об этом мне сообщил человек, только вчера прибывший из Тавриза. Шах воздает старику почести, обещает помочь армянам. Но все это враки!

Бек направился к сводчатому придорожному роднику, преклонил колени на каменных плитах и долго пил ледяную воду, потом поднялся и запачканными зеленью мокрого мха руками разгладил усы.

Мовсес крепко держал Арусяк за руку. Пробираясь в темноте, он прислушивался к каждому звуку и, стоило мелькнуть какой-нибудь тени, доставал оружие, готовый отразить любое нападение.

Так они прошагали всю ночь.

На рассвете услышали глухой рев реки Раздан. В воздухе повеяло холодом. Приближались к ущелью. Это слегка успокоило Мовсеса. Теперь уж наверняка до рассвета они достигнут реки, перейдут мост и по левому берегу спустятся в Ереван. Опасность почти миновала.

— Устала? — спросил Мовсес.

— Веди меня хоть до края света, я буду идти, Мовсес, лишь бы убраться подальше от этих проклятых мест.

— Скоро, моя родная, — нежно уговаривал Мовсес, — скоро мы будет в Ереване. Отдохнем немного и тронемся в Сюник. Давид-Бек не прогонит своего верного друга, он человек большого сердца, простит мне. Бек давно советовал мне основать школу. Посмотрим, как пойдут дела. Так или иначе, будем теперь жить под его покровительством.

— А когда доберемся в Алидзор? — спросила Арусяк.

— Если бог даст, через две недели, — ответил Мовсес. — Поспеши, дорогая, прибавь шаг, вот-вот начнет светать.

— Ох, скорее бы, Мовсес. Я боюсь темноты. Господи, как мне хочется уйти от всякого зла и опасности, иметь клочок своей земли и быть всегда с тобою, под нашей собственной крышей…

На вершинах Арарата снег уже сверкал под пламенем солнца, когда они спустились в ущелье Раздана. В зеленых кустах самозабвенно верещала перепелка, опьяненная очарованием весны. Река забрасывала скалы пеной, поглощала набухшие ветки ив.

Дорога шла все выше и выше. Усталость давала себя знать.

На противоположном берегу, в монастырских садах, показались люди. Они занимались повседневными делами: прочищали канавы, срезали на деревьях сухие ветки. Мовсес решил, что им и на этот раз лучше не показываться на глаза чужим: он поискал укромное местечко.

Оба молчали. Каждый думал о своем. Арусяк достала лаваш. Побрызгала подсохший хлеб речной водой, разломила на куски и подала Мовсесу.

— Вечерами я буду стлать тебе мягкую-мягкую постель, — прошептала она, прижимаясь к любимому, — буду разводить огонь в очаге и мыть на ночь теплой водой твои ноги. А захочет того бог и будет у нас ребенок, сплету ему люльку из ивовых ветвей и буду петь над ней нашему малышу колыбельную песню…

Бедняжка мечтала вслух. Временами по губам ее пробегала блаженная улыбка. Мовсес молчал. Не получая отклика от любимого, Арусяк удивленно посмотрела ему в лицо: он спал, опустив голову на грудь. Арусяк с нежностью вгляделась в него. Сердце защемило тоской. «Господи, и чего я болтаю, — подумала женщина. — Разве такое возможно? Мне и вдруг эдакое счастье?»

Она еще теснее прижалась к Мовсесу. Почувствовала на щеке его дыхание, такое теплое и родное.