Мхитар Спарапет

Избранницу Давид-Бек видел у католикоса, и она понравилась ему. Сами же нареченные встретились друг с другом лишь в день свадьбы.

С тех пор прошли годы. Сатеник беззаветно любила мужа.

Не впервые Мхитар выезжал на войну, и всегда Сатеник в полной уверенности ожидала окончания войны и возвращения мужа, но на этот раз сердце ее предчувствовало что-то недоброе. Будто должна она получить какую-то черную весть.

Вот и сегодня, оставив сыновей — четырнадцатилетнего Агарона и годовалого Давида — на попечение служанки, Сатеник вышла на балкон и с тревогой стала вглядываться в дорогу, ведущую в замок. Так было вчера и позавчера.

Однако дорога оставалась пустынной. В мучительном ожидании жили также Дзагедзор и Горис. Там порой на краю обрыва появлялась какая-нибудь женщина и, наведя над глазами козырьком ладонь, долго смотрела на безлюдную дорогу.

Погруженная в горькие думы, Сатеник не заметила, как на балкон вышла жена тысяцкого Тэр-Аветиса — низкорослая полная Вард-хатун. Почувствовав на своем плече ее руку, Сатеник встревоженно обернулась. Но на ярко-румяном лице Вард-хатун не было и тени тревоги и беспокойства. Глаза женщины излучали ту беспечную отвагу, которая была присуща всему ее роду Парсаданянов, властителей гавара Кафан.

— Опять заглядываешься на дорогу? — спросила Вард-хатун с упреком.

Сатеник недовольно посмотрела на нее:

— Удивляюсь тебе, Вард. Наши мужья ушли на войну, и мы ничего не знаем о них, а ты?..

— Не в траур же облачаться, — засмеялась Вард-хатун. — Мужчина рожден для войны, его голова должна пасть на поле брани. Я бы не пожелала иметь мужа, который собирается умереть в объятиях жены.

— Прости тебя, господи, — со страхом прошептала Сатеник и прикрыла веки. — Сколько мы перевидели войн и крови… Ужас охватывает… Тяжко на душе… И вестника нет…

— Легок на помине. Вон он, скачет! — беспечно произнесла Вард-хатун.

— Где, где? — Сатеник схватилась за сердце.

Ей не сразу удалось заметить мчащегося по извилистой дороге всадника. Мешала подымавшаяся пыль. Но, увидев гонца, тикин[13] опустилась на колени, и, воздев руки к небу, прошептала:

— Господи, подай нам желанное!..

— Аминь, — заключила Вард-хатун и стала поднимать ее: — Пойдем, прикажешь открыть ворота.

— Какую весть тебе подсказывает разум? — спросила тикин, вставая.

— Да любую. Мало ли хорошего и плохого видели мы в жизни?..

Почти бегом добрались они до каменных ступеней лестницы и быстро спустились на площадку. Навстречу им вышел старик — хранитель замка.

— Открой ворота, Бандур-Закария! — распорядилась Сатеник. — Гонец едет!

Остававшиеся в замке увечные и старые воины тут же все высыпали на площадку. Обеим женщинам подвели лошадей. Вард-хатун отстранила слугу и, несмотря на полноту, ловко вскочила в седло. Жене Мхитара люди помогли сесть на коня. Кто бы ни приближался к замку — гонец или войско, или просто дорогой гость, — жители замка были обязаны всякого встретить вооруженными. Таков был приказ спарапета.

Вард-хатун разгорячила коня и стремительно поскакала к воротам замка. Сатеник едва поспевала за ней. Хотя обращаться с конем умела и она, однако появление гонца все же вывело ее из себя. Она даже не замечала сына Агарона, скакавшего рядом на золотистом коне.

Гонец промчался через взгорбленный мост, скрылся в нагромождении скал и минуту спустя уже выскочил на крутую дорогу. Он беспрестанно нахлестывал коня, размахивал рукой и что-то кричал… Наконец все услышали его голос:

— Победа! Спарапет Мхитар разгромил персидских ханов. Едет!..

Сатеник ухватилась за луку седла и прослезилась.

…Разбив полчища ханов Батали Султана и Тахмаз Кули Надира, Мхитар спарапет остался в долине Аракса ожидать дальнейшего приказания Давид-Бека.

Мхитар был взбешен. Его не радовало, что берега Аракса чернели от тысяч персидских трупов. Было разрушено крупное селение Арсеняц. Неприятель сжег там большие шелкоткацкие мастерские, шелководни, тюки с хлопком, пшеницу. Мхитар еще находился с войском в пути, когда персы ночью напали на Арсеняц. Захватив огромную добычу и полонив жителей, ханы переправили всё через Аракс, а сами двинулись в Персию, в глубь провинции Чавндур. Но едва персидская армия отошла от берега, как подоспел Мхитар. И завязалась битва…

Страшное было это побоище. Персы не выдержали и в страхе бежали. Тахмаз Кули Надир хан — в сторону Персии, Батали Султан — на равнину Баркушата.

Простыл след врага, но все еще дымилось селение Арсеняц. Армянские воины подбирали трупы собратьев и хоронили их в общих могилах.

Но не только разорение Арсеняца причиняло боль спарапету: персы полонили живописца Нагаш Акопа, любимца Мхитара.

Это потрясло спарапета.

Никто не пытался успокаивать его. Знали, что тщетны будут усилия. Все же мелик Бархудар сказал:

— Недешево обошелся ханам Арсеняц…

— Мало утешения!.. — вскипел спарапет. — Я не променял бы Арсеняц и на Исфаган[14]. Если бы не мешкали в дороге, успели бы… Да, да, наша вина!..

Был момент, когда Мхитар уже решился перейти Аракс, чтобы преследовать бегущего Тахмаз Кули Надир хана, настигнуть его, спасти пленников и Нагаш Акопа, разорить персидские провинции. Но мстительный гнев воина, потерявшего соплеменников, уступил место здравому доводу военачальника, и он не сделал этого. Неразумно было подвергать опасности войско и затевать с персами новую войну.

Мхитар вошел в шатер, опустил полог, чтобы никто не последовал за ним. И приказал своему телохранителю Горги Младшему подать вино. Разом осушил полную чару, выпил с жадностью. Потом сорвал с себя оружие и начал осмысливать происшедшее. Кровь закипела от радости. Персидские ханы потерпели такое поражение, что отныне забудут дорогу в земли Армянские. Мхитар постарался не думать о Нагаш Акопе, чтобы не разрыдаться, и снова потребовал вина. Разные мысли обуревали его: по своей ли воле ханы напали на Армению или то был приказ шаха?

Вспомнилась битва. До полудня перевес был на стороне персов, они даже прорвали правое крыло, обратив в бегство шурина Мхитара, сотника Еликума. Но тут из засады вылетела конница Тэр-Аветиса и прижала персов к скалам…

Мхитар вспомнил и то, как воины привели к нему Еликума. Рассвирепевшие, они хотели на месте разорвать малодушного сотника, у которого и без того был жалкий, вызывающий омерзение вид.

Мхитар отбросил осушенную чашу и выскочил из шатра. Велел трубить сбор.

Когда полки стали полукругом, привели Еликума. С него уже сорвали одежду сотника. Он еле стоял на ногах, челюсть отвисла. Кликнули палача.

— Трусливо бежавший от врага — падет от меча собрата! — прогремел с отвращением спарапет. Не взглянув на шурина, он движением брови подал знак палачу.

Отсеченная голова сотника повисла в руке палача.

Тело и голову прикрыли навозом. Мхитар вернулся к себе в шатер. «Что скажу жене, — подумал он недовольно, — опять изведет слезами».

Ночью от Давид-Бека прибыл нарочный с посланием. «Повелеваю разъехаться по своим замкам. Опасность от персиян миновала», — писал Бек.

Мелик Чавндура Нубар и военачальник мегринский Константин распрощались со спарапетом и отправились в свои провинции. Князь Баяндур поехал в Алидзор, а Мхитар вместе с меликами Бархударом, Багром и владетелем Дизака Еганом поспешили в Дзагедзор…

Еще с ночи начали трезвонить церковные колокола. В узкой долине собрались тысячи людей. Прибыл даже престарелый вардапет Авшар Тэр-Гаспар из Цицернаванка. Тикин Сатеник находилась вместе с Вард-хатун, с женами меликов и военачальников. У реки сгрудились жертвенные овцы с мечеными красным лбами.

Едва предзимнее тусклое солнце выглянуло из-за скал, как на дороге поднялось облако пыли и показался лес развевающихся знамен. Небо дрогнуло от звуков боевых труб и барабанов.

13

Тикин — госпожа.

14

В те времена — столица Персии.