Мхитар Спарапет

— Кто вы и зачем прибыли в нашу страну?

— Я Тахмаз Кули Надир хан, — ответил посол. — От имени персидского шаха еду ко двору Давид-Бека.

— А… — протянул, как бы не зная, в чем дело, Есаи и, подъехав поближе, спросил с нескрываемым презрением: — Которого персидского шаха ты являешься послом, хан?

Тахмаз Кули Надир хан был уязвлен. Как смеет этот волосатый дикарь задавать ему такой вопрос?

— Персия имеет одного шаха, и им является тень аллаха — Тахмаз шах.

— Разве? — улыбнулся Есаи. — А мы слышали, что в Персии два шаха. Один, что сидит в Исфагане на троне почившего Султан Гусейн шаха, афганец Мир Махмуд, а другой — сын покойного — Тахмаз. Значит, ты посол Тахмаза, добро, добро… Прислал бы ваш шах в нашу страну Хосров хана или Асламаза Кули. Ведь они хорошо знают эти места. Мне довелось их видеть, кажется, в Мараге. Ах! Как они были роскошно одеты… Ну, что делать, хан посланник, пожалуй к нам, мы достойную окажем тебе честь. Будь добрым, отдохни здесь, пока я не уведомлю моего господина о твоем прибытии.

И, не ожидая ответа, Есаи повернул коня и, обдавая посланников густой пылью, скрылся за скалами. Тахмаз Кули Надир хан закусил губы и, проглотив обиду, сошел с коня. Его примеру последовали двести пятьдесят сопровождающих его всадников. Шейх Уль Исламу помогли спешиться.

Полуденное солнце припекало. Хан, впервые попавший в Армению, своими зелеными тигриными глазами оглядывал, казалось вклинившиеся в небеса, армянские горы.

— Проклятая страна, — пробормотал он.

— Сам черт потеряет голову в этих ущельях. Солнце жалит, как пустынный скорпион, — проворчал Шейх Уль Ислам. — Поскорее бы войти под какое-нибудь укрытие.

Откуда было знать этому страдающему под тяжестью двенадцатислойной чалмы человеку, что он останется под палящим солнцем до самого вечера.

А в это время перед своим шатром, разбитым у горного прозрачного ручейка, под тенью свисавшего со скалы инжирного дерева, спарапет играл в шахматы с Мовсесом, он упорно искал ответный ход, склонившись к низенькому шахматному столику. На тонких красивых губах Мовсеса обозначилась улыбка. Он доволен был своей игрой. К ним подъехал Есаи и, не сходя с коня, сообщил о прибытии посланников.

— Не мешай, — рассердился Мхитар, — к дьяволу их. Как же это случилось, Мовсес?

— Ты проиграл, тэр спарапет, — спокойно ответил Мовсес, — торопишься. В царской игре торопиться опасно. Ты проиграл.

— Не бубни, — взбешенный проигрышем, произнес спарапет и нервным движением руки перевернул шахматную доску, — от проклятого слона нет спасения. — Затем, обращаясь к Есаи, произнес: — Что тебе там нужно, кто приехал?

— Посланник шаха со свитой жарятся под солнцем у моста, — небрежно ответил сотник.

— Пусть томятся, незваные. Давай-ка, Мовсес, сыграем еще разочек.

Весь день спарапет не отрывался от игры. Скрываясь от жары, он то и дело менял место, устраиваясь в тени инжирного дерева. Он волновался, проигрывал, но продолжал играть. И только под вечер, вспомнив о посланниках шаха, приказал Есаи поехать за ними.

Сопровождавшие спарапета воины вышли из тени ветвистых деревьев, надели свое снаряжение и подняли знамя Армянского Собрания. Трубачи заняли свои места у речки, а триста стрелков выстроились вдоль ущелья, готовые встретить всадников ружейным залпом. Спарапет, проверив их строй, остался доволен, но тем не менее, заметив молодого солдата, небрежно держащего ружье, подошел к нему и сердито сказал:

— Что ты разинул рот, как теленок, проглотивший колючки? Нахмурь брови, вытянись. Шахских посланников принимаем, это не шутка.

За скалой раздался звук трубы. Горги Младший подвел к спарапету его беспокойного скакуна. Мовсес, Товма и еще четыре сотника поспешили к своим коням. Спарапет поднятием правой руки подал знак. По ущелью пронеслись гул барабанной дроби и звуки труб. А как только из-за скалы показались персияне, залп из трехсот ружей потряс воздух. Перепуганный конь Шейх Уль Ислама, нарушив строй, поднялся на дыбы и сбросил бы наземь толстого хозяина, если бы не Есаи, успевший вовремя схватить коня за узду. Гордый хан посинел от стыда. Он бросил гневный взгляд на растерявшегося шейха, поспешно пришпорил коня и, проехав вперед, торжественно произнес:

— Привет армянскому властителю, победителю и владыке Мхитар хану.

— Дай бог здоровья высокочтимому Тахмаз Кули Надир хану и его роду, — ответил Мхитар.

— Владыка наш, государь Ирана и других прочих стран, шах Тахмаз, спрашивает через меня о драгоценном здоровье великого и победоносного армянского князя князей Давид-Бека.

— Жив-здоров Давид-Бек. Пусть господь сбережет голову вашего шаха тоже.

— Затем, через меня, шах осведомляется о здоровье вашего кешиш-бабы[70], меликов, начальников и войска.

— Все здоровы и радостно живут под солнцем всевышнего.

— Венец нашей главы, шах Тахмаз, отправил меня послом в вашу страну с добрым намерением мира и братства, — Тахмаз Кули Надир хан низко поклонился.

— Просим, достопочтенный посол, для добрых гостей наши двери открыты.

Снова зазвучали трубы и раздался ружейный залп. Хан и спарапет сошли с коней и пожали друг другу руки.

— Ночью останемся здесь, вельможный посол, — сказал Мхитар. — Наши дороги трудны, и, как вижу, твои люди устали. Останемся, а утром, с помощью бога, отправимся в глубь нашей страны. Сделай честь, хан, войди в мой скромный шатер.

Хан и Уль Ислам вошли в скромно обставленный, но довольно просторный шатер спарапета. Шейх, не дожидаясь приглашения, уселся. Его черное, покрытое морщинами лицо вызывало у спарапета отвращение. Бороденка, состоящая из нескольких волосков, не прикрывала его выдающийся вперед хищный подбородок, под которым висела складками иссохшая кожа. Впалые, расположенные близко друг от друга глаза Шейх Уль Ислама гноились. Не только спарапет, но и сам хан относился брезгливо к этому неприятному человеку.

Персидские воины сняли с мулов мешки с шахскими подарками и сложили их в шатре спарапета. Горги Младший принес гостям нехитрый ужин. Шейх, считая грехом прикасаться к христианской пище, достал из мешка свою еду и небольшую чашку для воды. Между тем хан с удовольствием ел отварное мясо и репчатый лук.

Говорили нехотя о погоде, о «черном недуге», появившемся в Персии. Чувствовалось, что спарапет избегает разговора о целях прибытия посланцев, хотя по туго набитым мешкам не трудно было догадаться, что персияне возлагают большие надежды на заключение союза с армянами.

Утром спарапет предложил отправиться на охоту.

— В песках Аракса появились леопарды, хан, поедем, попытаем счастья.

Хан был польщен оказанной ему честью, но вместе с тем он понял, что под предлогом охоты спарапет намеренно затягивает отъезд посольства.

Охота длилась три дня, вернулись с богатой добычей — множество убитых кабанов, речной птицы и с двумя леопардами, шкурами которых покрыли коней спарапета и хана. Есаи и Товма ехали с привязанными на папахах ушами леопардов и клыками, подвешенными на груди. Это они убили зверей.

Только на четвертый день, утром, Мхитар решил повезти посланцев в Алидзор. Позвав Есаи, он велел ему быть проводником и указал дорогу, по которой следовало идти.

— Непроходимую ты указываешь дорогу, тэр Мхитар, — заметил осторожно сотник.

— Пусть увидит хан и убедится в недоступности нашего Сюника.

Двинулись в путь. Вскоре караван персидских посланников и сопровождавший их отряд спарапета вошли в ущелье Меградзора. Вьющаяся по крутому косогору тропинка то устремлялась к вершинам висевших над бездной скал, то, пройдя через густые леса и кустарники, спускалась ко дну глубокого ущелья. Она наводила страх на персиян. Часто приходилось слезать с коней и преодолевать обрывистые дороги пешком. То там, то здесь неожиданно из темных овражков и из-за скал появлялись пешие и конные армянские воины и, бросая гневный взгляд на персов, тут же исчезали.

70

Кешиш-баба — имеется в виду глава армянского духовенства католикос.