Белая радуга

– Эм... – задумался Эн. – Это личная проблема?

– Нет, философская, – обиженно ответил Элай. – Я не сторонник экстремальных развлечений и перемен.

– Тогда в чем вопрос?

– В восприятии жизни, – предположил Элай. – Люди – существа, научившиеся получать удовольствие от чего угодно. Их не может испортить такая мелочь, как знание даты смерти. Наоборот, многие страсти куда ярче, чем были бы без информации о финале.

– Знание будущего убивает жизнь, – возразил Эн.

– А оно есть, это знание? Автор создал книгу, а через десятки лет по ней сняли отличный фильм и сделали неплохую игру. Кто-нибудь знал об этом заранее? Нет, – Элай присмотрелся к схемам и наконец решил воспользоваться фонариком. – Ну, всё, кроме игры, которые запрещены... Я наблюдаю в тебе обычную депрессию разумного существа, – объявил он. – В каждой схеме, буквально. Собственно, я сам определенную скуку ощущаю с рождения. Ну, правда, что я снова тут делаю? – Элай рассмеялся. – Сначала Система гоняет нас в детский сад, потом школа-дом-школа, потом Система-дом-Система, потом работа-дом-работа. Тем не менее, при творческом подходе, в жизни можно найти много интересных вещей. Вполне мирных и не опасных, к слову.

– Например? – сжав зубы, поинтересовался Эн.

– Можно радоваться жизни как явлению. Это самое уникальное явление, которое есть в мире. Можно жить нереальным миром. Начать рисовать картины. Если знаний для живописи не хватает, помогает внимательное наблюдение за окружающей жизнью. Иногда полезно воспринимать, что говорят в Системе. Там, как это ни странно, бывает много интересного тоже, – Элай прикрепил фонарик за ухом и продолжил: – Больше оптимизма. Жизнь – это ограниченное время. Изучать доступное в это время пространство весьма интересно само по себе. "Жизнь существует", – скажи с оптимизмом.

– Жизнь существует, – без особого оптимизма пробормотал Эн.

– Нужно вдуматься во всю уникальность этого явления, чтобы хотя бы почувствовать его смысл. Найди себе повод для жизни. Мозги для того и нужны. И начинай жить, вместо того чтобы разбираться в недоступных разуму причинах. Тратить много времени на поиск таких причин не очень-то практично и законно.

– Но если я не знаю причин, движущих окружающими, если мне не знакомо их восприятие жизни, то как же я приспособлюсь к их правде?

– А никому не знакомо восприятие жизни соседа. Это как теория об информации, перегружающей индивидуальное сенсорное поле, помнишь? "В зависимости от восприятия человека, разум собирает некое количество информации. Если информации будет достаточно, чтобы занять все ресурсы разума, человек ограничится одним лишь созерцанием. Если ресурсов хватит, или же сенсорное поле окажется недостаточно широким, человек будет пытаться познать доступные явления все глубже и глубже." У всех свое восприятие и своя порция информации.

– Ты сейчас так говоришь, как будто Система не способна объединить людей уже из-за одной человеческой природы, – осторожно отметил Эн.

– Нет, нет, – спохватившись, возразил Элай. – Система – это Система. Прошу простить великодушно, но плевала она на человеческую природу, у нее своих проблем предостаточно. А человек просто "должен работать с максимальной эффективностью", – художник успешно исправил отделение для батареи, отложил инструменты, выключил фонарик. – Готово, – объявил он. – Лично я спускаюсь поесть. Нам, людям, нужно время на еду, а уж мне в особенности.

– Я человек, – сказал Эн.

– Ага. А я – Дед Мороз.

Эн изобразил на своем лице непонимание.

– Тебе нужны факты? – с задором принялся перечислять Элай. – Номер раз: все люди знают, когда умрут. Почему никто не помнит дату твоей смерти? Номер два: с таким количеством имплантов внутри, как у тебя, живут максимум месяц. Понимаешь? Там предопределенность работает всегда. За месяц до смерти проводишь последнюю модификацию, а до этого, как ни пытайся, ничего не выйдет. Как в тебя столько поместилось?

– Во мне... современная архитектура, – попытался найти объяснение Эн.

– Не смеши мои кеды. Номер три: ты когда-нибудь "работал с максимальной эффективностью"?

– Я агент Системы с непростым восприятием мира, – сказал Эн со всей серьезностью. – Мне позволены некоторые привилегии, которые окупаются результатом проделанной работы...

– Эй, расскажи это своим коллегам. Дин, например. "Привилегии" ее особенно "порадуют", – Элай поднялся, опасно качнулся в сторону улицы, словно собираясь упасть с крыши, затем направился к единственному цивилизованному спуску – к подъездной лестнице. – В мире нет абсолютной правды, – добавил он напоследок. – Есть множество правд. И одному богу решать, какая правда истинная. Но ты не можешь даровать миру свою правду. Потому что ты один, и твою правду никто не примет. Ты можешь только выбрать. И превратить свой выбор в истину. Вот в чем назначение бога, как мне кажется.

– Я не бог, – возразил Эн.

– Я говорю абстракциями, Эн. Я не утверждаю, что ты бог. Но ты один. И у тебя есть всесредства для поиска своей истины.

Эн наклонился, изучая улицу внизу. На мгновение нечто потянуло его соскользнуть с неудобного края и отдаться в объятия ядовитого воздуха. Но очки уловили движение темной фигуры, ползущей по стене.

– Кто-то поднимается к твоему окну, – предупредил Эн.

Элай остановился. Вернулся посмотреть на не в меру наглого персонажа. Во тьме он разглядел, как некто, плотно прижимаясь к стене, висит на уровне этажа художника.

– Уже пытается проникнуть в квартиру, – сообщил Эн. – Предлагаю спуститься к нему.

– Идем, – согласился Элай.

– – –

Они вернулись в квартиру отца Мэй. Эн вновь держал в руках медвежонка и рассматривал с его помощью детали помещения. Элай, крадучись, двигался вдоль стены.

– Как ты думаешь, кто это? – шепотом спросил Эн у друга.

– Кто его знает? – столь же тихо ответил Элай. – Может очередной ухажер моей дочки. Может внесистемный хулиган наведался за моим добром.

– Вон то самое окно, – предупредил агент.

Они замерли. Каждый по-своему рассмотрел темный угол комнаты.

Эн отчетливо ощущал присутствие постороннего.

Элай резко включил верхнее освещение, чем сильно напугал вора.

Долговязый человек в темных одеждах, худой и лысый, выронил картину, в страхе уставившись на свидетелей.

– Прамус, мой друг! – расхохотался Элай. – Опять крадете мои труды.

– Я... я... – задрожал, словно стебель на ветру, Прамус.

Элай, пританцовывая, уже подбежал к нему и, крепко обняв одной рукой, развернул знакомого к Эну.

– Знакомьтесь. Эн – особый агент Системы. Прамус – вор-искусствовед.

– Я... я... – трясся Прамус, вытаращив на агента полные ужаса глаза.

– Скажи, что тебе очень приятно познакомиться, Эн, – от души веселился Элай.

– Очень приятно познакомиться, – сказал Эн, едва сдерживая улыбку.

Прамус перестал издавать какие-либо звуки, нервно передергивая губами вместо речи.

– Дружище, я рад вас видеть непередаваемо! – объявил Элай. – Мы с Эном как раз обсуждали особенности восприятия мира. И я готов поделиться с вами некоторыми выводами, пока мой друг-агент подождет здесь, – Элай хитро подмигнул Эну и повел несчастного Прамуса на кухню. – Признаюсь, я вам завидую, – услышал Эн. – Во-первых, у вас еще все впереди. Во-вторых, вы намного талантливее меня. В-третьих, вы списываете чужие произведения настолько гениально, что добавляете все недостающие черты.

Художник и вор покинули зону восприятия.

– Это папин коллега, – пояснила Мэй. – "Заимствует" его произведения и переписывает под свои.

Эн развернулся.

– Тебя проводили до дома, – сообщил он.

– Ага, – кивнула она. – Бродить в столь позднее время в одиночку опасно даже в Системе, даже по переходам. Ну ты же сам помнишь.