Страница 96 из 121
— Слышала, слышала… могу ли я узнать о цели вашего визита?
— Так это… — оставшись одна, без сопровожатых, бабка растерялася. — За внучкой я… внучка моя… сиротинушка… одни мы осталися на всем белом свете… никогошеньки у нее нетути… и у меня… как две былиночки…
Ну да, уж меня-то былиночкою назвать тяжко, бабку тем паче, этакую былиночку не кажный молодец поднимет, не говоря про ветер.
Оно и верно.
Что за баба такая, которую ветром унесть может?
Бабка носом шморгнула и уже иным голосом молвила:
— Забрать я ее хочу из Акадэмии…
— Почему?
— Так это… на кой девке учеба?
— Но вы же, как понимаю, не были против, когда Зослава поступила?
Бабка запыхтела.
Водилася за ней этакая привычка, когда не знала она, чего ответствовать, а согласия на душе не было, то хмурилася, надувалася, что жаба перед быком, и пыхала гневливо.
— Тогда все иначей было, — произнесла бабка важно. — А ныне она — царская невеста…
— Так уж сразу и царская?
— Царевич к нам сватался… третьего дня…
— Который?
— Всамделишний!
От оно как!
Царевич, значится.
Всамделишний.
Сватался. Третьего дня. А я чегой-то и не упомню этакого.
— Надо же, какая удивительная новость, — произнесла Люциана Береславовна, — и вы, конечно, согласились?
— Кто ж царевичу откажет!
Я. И царевичу, и царю, коль нужда выйдет… ох, любезнейшая моя Ефросинья Аникеевна, пущай только заклятье с меня спадет, тогда-то и скажу я всего, чего на душеньке накипело.
И про замашки твое боярские.
И про холопов с холопками…
И про сватовство этое, об котором я в первый раз слышу.
— Верно… верно… и значит, царевич потребовал, чтобы вы Зославу забрали?
— Так… — бабка ненадолго смешалася. — Верно, он молвил… где это видано, чтоб царица будущая в Акадэмиях каких-то ошивалася? Чтоб по полю скакала в мужских портах… чего потом люди говорить будут, а?
— Действительно… аргумент…
— А еще ежель уморит кто?
— Кто? — скрипнуло креслице.
— Недруги. Завистники. Небось каждой девке в царицы охота! А Зославушка у меня тихая, незлобливая… Потравят, после что?
— Что?
— Ничего. Не бывать мне царскою тещей, — сказала бабка, вовсе меня дара речи лишив. Значится, вот об чем она печалится.
Что царскою тещей не побудет.
— Да, понимаю… а вам очень хочется?
— Так… когда ж еще…
— Знаете, Ефросинья Аникеевна… — и такой у Люцианы Береславовны голос ласковый сделался, что у меня по спине мурашки побегли. А ну как даст она сейчас бабке огненным шаром по голове, аль еще какую волшбу учинит, спесь лишнюю сбивая.
У бабки ж сердце слабое.
Нет, я б и сама, конечне… но по-свойски, без чароплетства…
—…мне весьма любопытно было бы послушать… от близкого человека… я, безусловно, понимаю, что вас обязали хранить все в тайне… позволите угостить вас чаем? Травяной, я сама составляла. Слышала, что вы в травах большой специалист. Это по внучке вашей заметно…
— Она у меня разумница…
— Но молода… к сожалению, нынешняя молодежь несколько… как бы это выразиться, легкомысленна… полагают, будто бы сами способны со своей жизнью сладить.
Что за речи такие предивные?
А пятка вновь засвербела. И глаз левый задергался, меленько так, часто. Неприятственно — страх.
—…то из дому бегут… ищут чего-то… то любовь приключается с неподходящей личностью… пробуйте чай.
— Малиновый лист?
— Ежевичный… и еще немного цвета морошки…
— Вишневые веточки?
— Куда без них.
— Чабрец и душица… я одно кладу, чтоб аромат не перебивали.
— Несомненно, попробую в следующий раз. Спасибо за совет… — Люциана Береславовна говорила так, будто бы и вправду нуждалася в советах бабкиных. И теперь было в голосе ее нечто этакое… не боярское. Небось так приказчик в лавку зазывает… разве что не кланяется.
С чего б?
Неужто про тещу поверила?
— Приятно встретить понимающего человека, — меж тем молвила бабка снисходительно. — Оно и вправду беда. Взопрется в голову девке, что влюбленная, и все… застить очи этая любовь, ни об чем слыхать не желают.
— Не понимают, что одной любовью сыт не будешь, — поддержала ее Люциана Береславовна.
— А то! Была у нас одна такая… супротив батькового слова пошла. Замуж выскочила за голодранца, а после плакалася, что в хате — шаром покати…
— Ужас какой!
— И этая… я пишу ей, пишу… нет, втемяшилося в голову, что любит… и кого? Пусть бы хорошего человека выбрала, уж тогда б я ей ни словечка не сказала. Благословила б, как оно есть… к ней же солидные люди сваталися, а она… выбрала голодранца. Ни кола, ни двора… ни совести.
Это она про Арея?
Да у нее самой совести…
— А еще и тать. Весь город только о том и шепчется, что он пятерых зарезал, когда от хозяйки сбегал. Она сама не иначе милостью Божининой спаслася… а еще и подворье спалил.
— Кошмар.
— Вот! Ксения Микитична уж до чего женщина учтивая… сама ко мне явилася… мы с нею чаи пивали, на брусничном листе и с клюквою сушеной. Оно кисленько выходит, но если с медком, только липовым, чтоб духмяный. Иного-то качества негоден будет, перебьет аромату…
— Учту…
А у меня и правый глаз заморгал, то ли от злости, то ли от беспокойствия.
Помню я Ксению Микитичну с ласковыми речами ейными, уж она-то отыскала слово верное, чтоб Арея очернить… и ладно бы, если б только его.
Ох, нельзя было бабку в столицу волочь.
Что теперь?
В Барсуках ей делать нечего, да и не выдержат родные Барсуки цельной тещи царской.
— И уж она-то так плакалась… просто-таки сердце рвалося… хорошая женщина… одна осталася, горемычная, с хозяйствием, с сыном малолетним на руках. И с этим, прости Божиня… и ведь по-доброму… в дом взяла, хоть бы и обижена на мужа была. Но решила, что дитятко не виновное… только змею на груди пригрела.
Это кто там еще змеею был?
А Люциана Береславовна лишь вздыхает сочувственно.
— В доме от него никому спасу не было. А как на конюшню спровадила, чтоб поуспокоился да место свое понял, так он со злобы, не иначей, всех коней потравил…
— Невероятно…
И туточки я с Люцианой Береславовной всецело согласилася: быть того не может.
— Она ж потом в ноженьки царице кланялась… справедливости испрошала, чтоб защитила она ее и сыночка малолетнего…