Страница 97 из 121
…оный малолетний по полигону давече козой скакал… иль козлом правильнее будет сказать?
—…но не выдали… пригрели в Акадэмии… и что вышло? Задурил девке голову. А ей много ли надобно?
— Немного… так, значит, Ксения Микитична вас с царевичем познакомила?
— Она ему сродственницею доводится, — сказала бабка шепотом. — Только сие тайна…
— Понимаю, но у нас с вами беседа приватная. И какие могут быть тайны между двумя знающими людьми. Все ж Ксения пусть и родовита, но не особо умна… не чета вам… вы бы точно не допустили подобного в своем хозяйстве. И как вам царевич показался?
— Царевич?
— Вы ж беседовали с ним. Прекрасно осознаю вашу любовь к внучке, вы принуждать ее не станете, но будучи человеком умным, проницательным, сумеете убедить упрямицу… а убеждать стоит, если новый жених лучше прежнего. Красив ли?
— Ой, красив…
— Я и думаю, все ж таки царевич… каков он?
— Царевич, — повторила бабка.
— Верно, что царевич… лицо, наверно, гладкое и белое… волос темен, кучеряв… я-то сама не видела, но слышала, будто бы мелким бесом вьется. А густой — иные гребни ломятся, такой густой… ресницы темные. Глаза синие… да, все прямо так, как я себе представляла… нет, будь Зослава и вправду разумною, в вас… — вновь польстила Люциана Береславовна, а я глаза-то открыла и вправду лежу что покойница.
Еще и схоронят ненароком.
—…она б первым делом про звание подумала. Про богатство, про то, как жить станет в тереме царском…
А ведь неспроста Люциана Береславовна этакую песню завела.
И с бабкою чаевничает, сидит, что подруженька лучшая, беседы задушевные ведет.
—…небось славное дело, когда под рукою сотня холопов, и каждый услужить желает… от ваши-то, сразу видать, крепко дело свое знают… у редкой хозяйки такая дворня послушная. С домом досталися?
— Ох, что с домом… там три человека, да и те калечные, кинули, кого не жаль. Остальных-то сама искала. Вона, Ксения Микитична поспособствовала. У ней-то ныне с хозяйством не ладится. Тяжко бабе одной, без мужика… продала задешево… девки-то ладные. Одна волосья чесать обучена. Другая опосля баньки кости так разомнет, что трещат, будто сахарные. Самое милое дело… а еще одна есть, говорливая, зараза, но зело умелая до малевания. Лицо набелит, бровь сурьмой подведет… красиво получается, от как я!
— Удивительно хорошо… — голос Люцианы Береславовны отчего-то дрогнул.
— Вот… а мужичок тот, пускай и неказист, зато поет — душа прям разворачивается. А потом сворачивается. Его она мне вовсе подарила. Как сродственнице. Будущей.
— Теще царской.
— Именно.
— Теперь, наверное, многие станут вашей дружбы искать…
— А то… как прознают, мыслю, прохода не станет.
— Так если Зослава еще согласится… она-то упертая…
— Розгою…
— Аргумент, — согласилась Люциана Береславовна. — Порой меня так и тянет воспользоваться… но вы уверены, что послушает? Все ж таки воли ныне много… не захочет по собственной воле Акадэмию покинуть, то и власти над нею у вас не будет… потому вы сразу уж розгою не грозитесь… расскажите ей про царевича, до чего хорош он… любая девка небось вне себя от радости была б, посватайся к ней такой красавец… чтобы волос светлый, прямой… глаз зеленый…
…она ж иное говорила!
Но лежу.
Глазами моргаю. Мизинчиком скребу простынь. А бабка, стало быть, агакает, мол, именно таков и есть царевич, и волос светлый, и прямой, и глаз зеленый… один, выходит, зеленый, а другой — синий.
Волосы тож прядками, как у зверя-зебры.
Иначе как сие возможно?
— Или все ж рыжий?
— Не помню, — раздраженно ответила бабка. — Где моя девка? Пусть зовут немедля!
— А чай?
— Некогда мне тут чаи распивать! Девку возвертайте… а то… а то… стану тещею царскою, всех запорю!
— Какое у вас ожерелье красивое… тоже подарок?
— Не трогай!
Бабка взвизгнула.
И подскочила.
И грохнуло что-то… а после стало тихо. Только простыня с меня сползла.
— Живая? — осведомилась Люциана Береславовна и сама себе ответила: — Живая. Что вам сделается? Надо же… уже и плетение истончилась. И вправду, магия на вас плохо действует, что ж, надеюсь, бабка у тебя обычный человек.
И пальчиками щелкнула.
— Сейчас будет неприятно. Если хочешь — кричи…
Я рот раззявила, сказать, что не промолвлю ни словечка, но ноги скрутило. И руки.
И спину.
Задницу — паче всего… ох ты ж матушка моя… как вынести этакую муку. Еська как-то да вынес… не пикнул даже… и я вынесу… отойдет…
— Попробуйте сесть. Мышцы стоит размять… и да, пожалуй, массаж вам не помешал бы… — Люциана Береславовна и не подумала руки подать. Присевши, она собирала осколки блюда. — А ведь еще от матушки досталось…
— Мне жаль… — Горло драло.
— Ничего… в приданом осталось… не те воспоминания, которые стоит беречь. Будьте любезны, как отойдете, положите на кровать вашу… родственницу.
Бабка сидела.
На резном махоньком стульчике с перильцами, подушками обложенная, наряженная, что… у меня прям дух выбило. Нет, я ведала, что в последнее время ей зело по душе пришлося наряды примерять, но чтоб ось так…
Платье парчовое, густенько каменьями расшитое. Не платье — броня прямо-таки. Рукав узкий, как рученька влезет, да порезанный. Из разрезов выглядывает нижняя рубаха, из шелку травянисто-зеленого, тоже шитого, но хоть без каменьев.
На плечах — шубка возлежит, с рукавами отрезными, атласом подбитая…
На шее — бусы в дюжину рядов.
В ушах — заушницы гроздями, как держатся…
На голове — шапочка меховая, перьями утыканая.
Да и сама-то хороша. Лицо — набеленное, щеки — нарумянены. Брови густенько намалеваны, над переносицею сходятся, что крыла ласточкины. И губы красны, что у девки гулящей… стыд и срам!
— Мне… жаль…
Бабка застыла с приоткрытым ртом.
Некрасивая.
Немолодая, но не в том дело, а в выражении лица — будто и презрительное, и недовольное, и брюзгливое. Не моя это Ефросинья Аникеевна, не та, которую знаю.
Куда подевалася?
Но бабку я подняла, всперла на плечо и на кровать переклала.
Ноженьки сдвинула.
Рученьки на грудях сцепила.
— Это уже лишнее будет, — сказала Люциана Береславовна и осколки талерки на столик положила. — А теперь, Зослава, слушайте внимательно. Полагаю, вы заметили, что ваша родственница несколько… неадекватна.
— Переменилася, — буркнула я.