Страница 91 из 121
— Молчишь? Что ж… дело ваше, порой решение принять непросто… слово — что птица, только с крыльями медными. Полоснут по душе — вовек шрамов не сведешь.
И усмехнулась так, печально.
А в глазах…
Ох, негоже мне в глаза людям глядеть, да иначе не сумею.
Зацепилась.
Провалилась в очи ее, что в прорубь ледяную. Ажно дух весь повыбило.
…сестра-сестрица, звонкие каблучки, сапожки сафьяновые. Сапожки мягонькие, а каблучки — подковкою сделаны и бубенчики к ним для звонкости.
Кружит сестрица.
Платок шелковый на плечах ее — что крылья предивные, и синие, и зеленые, и красным сверкают. Гляди — не наглядишься.
Люциана хороша, но куда ей до Светозары? Та на свет родилась, что солнцем поцелована была. Волос — золото живое, глаза — мед гречишный темный. Кожа бела, румянец горит… и сама-то, словно птичка, весела…
…ах, не вышло бы беды.
…зачастил батюшка в терем царский. Чего ради? Не говорит. Не простил еще старшую своевольную дочь, которая из дому родного сбежала, род опозорила. Чего ей не хватало? Ведь и холили, и лелеяли, ни в малом, ни в большом отказа не знала.
Так почему же…
И как объяснить, где найти слова правильные, чтоб рассказать: тесно Люциане в тереме, душно, будто на шею хомут узорчатый возложили, лентами перевили и думают, ей это в радость.
Жених был?
Был… пускай… знатен, молод и хорош, батюшка-то дочерей любит, заботится по-своему, потому и зол ныне. И вновь же не видел, что пусты у молодца глаза, а на сердце — только власть и золото.
А Люциане этого не надобно.
— Ой, и глупости ты говоришь. — Светозара поправила платок. — Зачем мне Акадэмия?
— У тебя дар яркий, ярче моего…
— И что? Я не хочу… я замуж пойду… батюшка сказывал, только это тайна… поклянись, что никому, Люцианушка…
— Никому.
— Чтоб тебе землю есть, если проговоришься!
— Света…
— Нет, скажи…
— Чтоб мне землю есть, если проговорюсь…
Раскрылись крылья-платок.
И сомкнулись. Спрятали память.
Я спешно отвела взгляд, да… не укрыть от Люцианы Береславовны, что видела я…
— Опасный у вас дар, Зослава, — произнесла она, однако же холоду в голосе ейном я не услышала. — За иное ненароком виденное и головы лишиться недолго.
Я только вздохнула.
— Вам стоит научиться контролировать его.
— Я пытаюся…
— Пытаюсь. Пожалуйста, говорите правильно. В конце концов, есть все-таки шанс, что вы дотянете до диплома. И не молчите… или молчите. Я помогу. Итак… вы у нас девица деревенская. Здоровая. К обморокам, истерикам и прочим проявлениям нервической болезни не склонная. Да и сон ваш, помнится, не так давно был весьма даже крепок…
Я запунцовела.
Ох, стыд-стыдоба. Но я ж не виновная, я всю ноченьку над книгою продремала, сиречь, просидела, силяся в заклятиях начертательных разобраться. После-то Архип Полуэктович нас на полигону погнал, чтоб, значится, были мы бодры… только у меня после ноченьки бессонной какая бодрость?
Вот и вышло, что слушала я Люциану Береславовну.
Слушала.
И сама не заметила, как придремала.
Да так, что, Еська сказывал, похрапывать стала. Но это илжа есть, потому как немашечки за мною этакой беды. Берендеи, они вовсе и не храпучие. Главное, что очнулася я с тиши тихой… и узрела над собою Люциану Береславовну да с лозиною.
Думала, этою лозиною она меня и перетянет.
Ан нет, обошлося.
Сказала только, чтоб спала я в своих покоях, а не прилюдно. Мол, тогда сон слаще будет.
— И подумалось мне, что, конечно, могу и ошибаться, но… зелье-то интересное, на волчьем корне и с вязельника листом вареное, с полынью и просвирником. Такое нервические барышни не принимают.
От и вправду, просвирник, пусть и зело пользительная трава, которая и от беспокойствия, и от телесной немочи иной спасает, и от слова дурного, от сглазу, от многого сподмогнет, только вот просвирник — трава мужская, в женском теле от нее слабость приключится способная.
Или и вовсе потрава, когда собран просвирник в полной силе да заварен крепко.
Волчий корень бабам и в руки-то брать боязно.
Кажная девка, которая худо-бедно в зелках разбирается, знает, что от волчьего корня пустоцветною стать можно. А коль непраздная баба пожует малый кусок, то и скинет дитя на раз. Иные-то и жуют, хоть и не по Божининым заветам этое, ну да пущай Божиня сама им судействие учиняет. Другое дело, что от такого и баба изойти способная кровями.
Аль в горячке слечь.
— Вижу, понимаете. — Люциана Береславовна поднялась и руку мне подала. — Как вы себя чувствуете? Если дурно или голова закружится, говорите. Итак, очевидно, что зелье это Кирей просил изготовить не для вас, если, конечно, вы не настолько ему надоели, чтобы избавиться.
От скаже так скаже…
А колец-то у Люцианы Береславовны множество. Одни тяжкие. Другие — тонюсенькие, третьи с каменьями.
Четвертые сотворены хитро.
И кажное — с магией.
— Нравятся? — она пальчики и растопырила, позволяя разглядеть. — Станете магичкою, и у вас появятся деньги. Впрочем, слышала, что ваш жених вас не обижает…
Я только вздохнула.
От как бы поунять пыл евонный… и еще с бабкою замириться… с Ареем хоть бы словечком перемолвиться, а то порой уж думать начинаю, что примерещилась мне тая зима.
— Мне нравятся красивые вещи. Слабость… хоть в чем-то женщина может позволить себе быть слабой. Вздумай Кирей от вас избавиться, он нашел бы способ. У азар большой опыт в подобного рода делах. Зелье же… здесь вариантов немного. Сам он явно нервными расстройствами не страдает. Значит, просил для кого-то. А здесь выбор невелик. Родственник его? Полагаю, ему непросто приходится, но в подобных случаях зелья скорее вредят, чем помогают. Тот же бессмертник волю ослабляет, а это — верная смерть…
Я только охнула.
— Успокойтесь, Зослава… лучше уж кольцами любуйтесь.
Кольца… что кольца… красивые — это верно, да толку-то с той красоты. Небось что сила моя, ни душу согреть, ни разум успокоить.
Пустое.
Но глядела я послушно, выглядывала кажное. А после и шитье на рукавах рубахи сподней узенькой. Темный шелк, белая нить.
Красиво.
А поверх рукава — запястья золотые, плетенные косичкою… одни зелеными каменьями посверкивают, другие — алыми.