Страница 87 из 121
И кому сказать, до чего невыносимо это было.
— Я уже… вот… реферату писал… подумал, может, глянешь, если у тебя минутка есть? — Емелька застенчиво улыбнулся.
Он хоть и научился читать — и тяжко ему далась эта наука, — а все равно писал с ошибками, да с такими, что сам после дивился, как оно возможно было…
— Гляну, — со вздохом ответил Ерема.
И тут же подумалось, что глядеть реферат Еремин — и свой еще надо было написать, только тему вспомнить бы, которою наградили — лучше в тиши библиотеки. Здесь никто не полезет с вопросами неуместными, и песню жалостливую воровскую не заведет…
— Оставляй…
Емелька поспешно сунул свиток.
А написал-то… небось всю библиотеку перерыл… смешно… вчерашний холоп, а в книжники.
— Иди, — попросил Ерема. — Я… попозже.
Емелька мотнул головой и тихо попросил:
— Тогда я тут посижу…
А и пускай себе, лучше он, чем Еська с его глупыми прибаутками.
Еська знал, что однажды в жизни ему свезло. По-настоящему. Без дураков. И потому, может статься, тем своим везением он все, которое обыкновенному человеку на жизнь выпало, выбрал.
Еська знал.
И не чурался сам себе напоминать что о везении, что о судьбинушке евонной, которая ждала б дурня молодого, возомнившего себя пупом мира, не повстречайся ему на пути царица-матушка…
…и тот боярин с кошелем зачарованным.
Не этот, так другой встретился б…
…иль не боярин, а свой, лихой человечек, которому вздумалося б удаль показать. Иль не ему, но Еське… самый-то дурной возраст, ежель подумать, когда охота рукою с неба луну стянуть да за пазуху сунуть, а после загнать хорошему человеку за треть цены… и деньги покутить.
Бабы-лярвы.
Кости-косточки… легли б в землю сытную, да и не вспомнил бы никто вора молодого…
…спина зудела.
Значится, погода вот-вот переменится. Верный признак. И Еська, оглянувшися — не видит ли кто этакого непотребства, — спиною потерся об угол дома. А что, хороший. Востренький в меру, тверденький… самое оно, чтоб почухаться.
Эх, кафтан бы снять, а то толстенный, парит в нем не по-людски, и это еще жара не началася, а солнышко выглянет, так и вовсе живьем свариться недолго. А попробуй скинь — мигом хмуриться начнут, мол, позорит Еська честь царскую.
Будто бы ее кафтаном каким-то порушить можно.
Летнею порою Еська бояр даже жалел. А что, все люди как люди, эти ж парятся в шубах и бархатах. Ходят, рожи краснющие, глаза выпучены, бороды и те в испарине. Оттого, верно, и норовом лютые. А попробуй-ка добрым к людям быть, когда задница сопревшая свербит?
— Неудобно? — раздался вкрадчивый такой голосок, заставивший Еську за нож схватиться. — Спокойней, царевич…
Сказали с насмешечкой.
А то… всем тут ныне ведомо, что царевич из Еськи аккурат как из ключницы скоморох… или из скомороха ключник? Один леший, ни там, ни сям добра нету.
— Я не желаю тебе вреда.
— Добром обсыплешь? — Ножика Еська не убрал.
Хороший ножик.
Сам делал.
Из серпа обломанного, вострого. Махонький получился. Легонький. Такой и в рукаве спрятать можно, и из рукава вытащить тишком. И в бочину всадить какому говоруну.
— Может, и обсыплю. — Про ножик гость незваный ведал, потому и держался в стороне. Можно, конечно, кинуть, да Еська понимал — не попадет.
Спугнет только.
Да и бить навроде как не за что. Вдруг кто из студиозусов это, шутку шуткует аль сын боярский знакомствие свести желает близкое. А Еська его ножичком… неудобственно получится.
— Смотри вовсе не засыпь. — Еська повернулся, зная, что увидит.
Стоит человек.
Не низок. Не высок.
Не космат, не лыс.
Не толст. Не худ.
Не бел, не черен… никаков… этакого встретишь и взгляд соскользнет. В царское охранке амулету прибрал? Аль не прибрал? Тут же не рынок, но цельная, мать ее через колено, Акадэмия магическая, талантов полная. Небось не студиозусы, так преподаватели на энтих амулетах не одну собаку съели.
А косточки схоронили.
— А то ж, знаешь, — Еська улыбался, слышал, что улыбка делает людей добрее, — иные так и норовят добром засыпать по самую маковку. А в этакой куче добра и задохнуться недолго…
— Веселишься?
— Так было б с чего печалиться…
Ах и хороший амулетик… Еська слыхал, что с такими особые люди царевы по кабакам ходют, ставят народу крепкое и мутное, и после выспрашивают, кто и об чем думает… кто чего сказывает… и царю несут услышанное.
Иль в приказ тайный.
Правда сие?
Еська не знал, но человечка с амулетиком этаким встречать довелося… правда, не за Еською тот ходил, но страху навел. А нынешний… морду скрывает.
Только ж амулетик тайный ножику не преграда.
Разве что и другой найдется, что, как бы Егорка молвил, логично весьма. Но попробовать можно.
— Мне казалось, что как раз есть чего… был ты царевичем, а теперь для всех — холоп поротый в царевом облачении…
Ну, это он обидеть думал? Холопом обозвал… Еська всегда свободным человеком был, да и… холопы тоже люди. Вон, Емелька пусть и рабыничем был, холопом жил, а человек поболе некоторых.
—…а узнают правду, про то, что ты, Еська, вор и что место тебе не среди людей царевых, а на рудниках…
— Думаешь, сошлют?
— Может, и сошлют. Кто знает, какие за тобою грехи? Где вор, там и душегуб… логика простая…
— Только кривая…
— Обыкновенная, человеческая. Не нам ее прямить.
Тут он правый был, конечно. У людей все просто, раз украл, то и убить способный. А ведь нельзя сказать, что вовсе эти люди неправые. Способный. И убивал. Не за кошель, конечно. И в старые-то времена Еська вовсе дураком не был, понимал, что меж честною кражей и душегубством пропасть целая.
И не сказать, чтоб брезговал.
Скорей уж стерегся поначалу, а после и не по чести то воровское стало. Чтоб кистенем да по головушке дать — многого ума не надобно, то ли дело тонкая работа…
— Выйдет правда. Бояре разом вой подымут. А ей с ними тяжко приходится… и тебя, Еська, сошлют с глаз долой. В лучшем случае. Не будет царица из-за вора бесполезного с боярами лаяться… ей для иного силы надобны.
Еська хмыкнул. Слыхал он подобные речи.
И про шкуру свою драную.
И про натуру воровскую, которую плеткою не исправишь.
И про то, что сколько волка ни корми…
— Отошлет так отошлет. Невелика беда. Мне трон царев без нужды.