Вдова его величества

Джон поднялся и обошел стол.

— А еще ты была мечтой. Помнишь нашу первую встречу? Я удивился. Ты так разительно отличалась от тех девиц, которых обычно выбирал отец… Хрупкая, насмерть перепуганная девочка, которой по прихоти судьбы досталась корона. Все вокруг видели, что ты не справишься с ней. Все только и ждали, когда ты оступишься и уничтожишь себя и своего отца. Но они ошиблись. Ты оказалась куда сильнее, чем казалось. Пять лет… целых пять лет…

Каждый день из которых был мучением. И как Катарина не понимала этого прежде? Ведь даже там, в Королевской башне, когда она сумела-таки справиться со страхом, было легче.

Джон наклонился. Пахло от него вином и духами — женскими.

— Ты стала моим наваждением. Ты подходила по возрасту мне, но кем я был? Наследником, слишком взрослым, чтобы держать его вдали от дворца. Слишком нужным, чтобы избавиться. Слишком… опасным.

Сердце замерло.

А если… Катарина будет сопротивляться, хотя этого Джон точно не простит.

— Я пришел к тебе, думая, что умираю. Пришел, чтобы рассказать о своей любви, попросить о поцелуе… об одном лишь поцелуе… я тоже был молод и романтичен. И глуп, если подумать, да?

— Нет.

Пальцы его гладили ее шею, пересчитывая позвонки, они касались волос и отступали, осторожно, мягко, опускаясь до самого края ткани.

— А ты меня спасла. Конечно, это не избавило меня от заточения, но знать, что ты рискнула нарушить его приказ… что навлекла на себя высочайший гнев… не побоялась… остальные шлюхи скорее всего просто добили бы, да…

Джон наклонился ниже, и теперь горячее его дыхание опаляло кожу.

— А потом однажды меня навестил твой отец. И предложил помощь.

Катарина заставила себя сидеть. Просто сидеть. Закрыть глаза. Унять дрожь.

— Он лучше, чем кто бы то ни было, чуял перемены… и ладил с иными. Удобное свойство…

— Те… существа…

— Он научил меня видеть больше, чем обычные люди. Ты была бы удивлена, узнай, сколько всего происходит под самым носом… Сиддард впал бы в ярость. Его ненависть к иным тем смешнее, что и сам он не в полной мере человек, — Джон отстранился и отступил. — Еще не время, дорогая… но не волнуйся, я не позволю тебе потеряться.

— Тот дом…

— Твой отец… если бы ты знала, как он мне надоел. Однажды оказавши услугу, он решил, что теперь имеет право распоряжаться моей жизнью, — Джон слегка поморщился. — И хуже всего, что его поддерживали слишком многие. И мне пришлось ждать. Довольно долго. Я уже почти потерял терпение, когда он пришел ко мне с этим нелепым планом.

Значит, все-таки и отец ошибся, недооценил короля. Впрочем, не только он.

— Сказал, что некогда, в молодости, сумел добраться до затерянного храма на краю мира, где и заключил сделку с существом столь могущественным, что даже сотни лет заточения не умалили его силы. Оно, некогда плененное, разделенное, заточенное в камнях, ослабело, но твой отец напоил его кровью…

Не того ли друга, который и привел его в храм?

— Похоже на сказку.

— Эта сказка держала жизнь в моем отце до тех пор, пока он был нужен Словоплуту. И держала бы еще годы, если бы отец был чуть более разумен и предсказуем.

Катарина взяла с блюда яблоко, румяное и наливное. Лишенное запаха. Несомненно, сладкое, ведь иных не может быть в королевском дворце.

В королевских теплицах работают знающие маги.

— Но за все надо платить. И твоему отцу в том числе. Он обещал за помощь кое-что…

— Меня?

Яблоко Катарина вернула.

— Свою плоть. Свою кровь. Свою силу. Правда, я понял далеко не все. Как я сказал, однажды он обратился ко мне с престранной просьбой. Мол, во дворце тебе тягостно, что ты хочешь уйти, и он всецело поддерживает твое решение. Что нужда в тебе отпала, что ты скорее мешаешь, напоминая всем о временах прошлых, а потому я должен тебя отпустить.

— И ты отпустил.

— Не сразу, — Джон улыбнулся. — Знаешь, он был столь уверен в своем даре, что не допускал и мысли, что однажды встретит человека, который устоит перед этим даром.

— Ты?

— Мне говорили, что в крови моей матушки была изрядная доля иной крови. Впрочем, как я понимаю, она у всех есть, только проявляется по-разному. Это даже интересно, искать таланты… но да, я не поверил ни слову. Чтобы он — и заботился о ком-то? Чтобы ему, прежде безразличному, вдруг появилось дело до тебя? И он был весьма настойчив. Он нашел поместье, которое якобы принадлежало дочери его старого друга… другого старого друга, с которым Словоплут давно уже вел торговые дела, тихо разоряя колонии. И что по странному совпадению эту дочь тоже нарекли Катариной. И что родились вы в один год и были похожи друг на друга, если верить портретам, как две капли воды.

— Та женщина… в монастыре, кто она?

— Понятия не имею. Ее тоже он нашел. Я до поры лишь позволил ему начать игру, наблюдая. Правда, кое-кто решил, что своим неучастием я даю право принимать решения. Но я рад, что ты не пострадала. А этот человек понесет заслуженное наказание.

Катарина кивнула.

— Я никому не позволю тебя обидеть.

Возможно. И лишь до тех пор, пока она будет представлять интерес. А потом? Что ее ждет? Ссылка на край мира? Или все-таки монастырь? Или несчастный случай из числа тех, которые порой происходят с людьми, что стали опасны?

— Благодарю, — она погладила бокал. — Все это… неожиданно. Но…

— Почему я вовсе позволил тебе уехать? — Джон переплел пальцы рук. И улыбнулся. И стал похож на себя прежнего, застенчивого и даже робкого. Неизменно вежливого. Доброго. По-настоящему доброго. И неужели Катарина была настолько слепа, что не увидела за этой добротой чего-то иного, куда более опасного? А подозрения ее супруга? Они казались ей нелепыми, но выходит, что Генрих видел то, чего не видела она?

— Почему? — послушно задала она вопрос.

— Возможно, потому, чтобы ты убедилась, что не годишься для той жизни. Что мир куда более опасен, нежели тебе представляется, что он вовсе не таков, каким видишь ты в своих мечтах.

Не таков. Лучше. Много лучше.

Катарина ведь и мечтала-то с опаской, не о любви, но лишь о свободе. О мокрой траве. И о ручье, что несет свои воды, пробирается сквозь замшелые валуны. Об овсянках, что спрятались где-то в гуще ветвей, чтобы наполнить сад щебетом.

О диких яблонях. И плюще. О том, как льнет он к камню, поднимаясь выше и выше, к самому окну. О звездах, ночах и возможности просто сидеть, просто дышать…