Полночь

Я зашипел от боли, когда он дернул меня за волосы, резко отклоняя мою голову назад. Почувствовал, как его губы коснулись уха, услышал сильный запах пота и перебродившего вина и табака в его дыхании.

— Когда тебя спрашивают нужно отвечать. Расскажи нам о Норе.

— Нора, там вроде обитают разные грызуны, что портят посевы крестьян, — сообщил я.

Тощий посмотрел на кончик своей сигарилы, а затем перевел взгляд на бугая.

И все пошло по новому кругу. Казалось, я мучительно шагаю по вязкой глубокой грязи и каждый шаг — каждый хлесткий удар по лицу — приближает меня к стене густого тумана впереди. Когда я уже уплывал спасительно забытье, на меня вылили черпак вонючей воды, вернув в суровую реальность.

Бугай отвесил мне новую затрещину.

И внезапно для себя я громко захохотал, что порой случается с людьми во время пыток.

Бугай непонимающе уставился на напарника. А тощий взмахнул рукой.

Внезапная тишина, наступившая после этого жеста, была настолько пронзительной, что мне показалось, будто весь мир на какое-то мгновение застыл в неподвижности.

Тощий что-то говорил, судя по движению губ. Но я его не слышал. Постепенно я понял, что тишина звенит только в моих ушах, не распространяясь на окружающих. Бугай взирал на меня с каким-то озадаченным выражением, словно наткнулся на бродячую собаку и теперь не мог решить, то ли погладить ее, то ли дать ей пинка. И тощий снова взмахнул рукой пошевелив губами. Я будто со стороны взирал на то как бугай потащил мой стул к бадье с водой. Слух начал возвращаться и в ушах вместо тишины зазвенел отвратительный скрежет железа по камню. В углу комнаты я увидел бочку, наполненную темной водой. Грубые руки схватили за волосы, окунули голову в бочку и принялись удерживать. Я брыкался, дергался, но оковы не давали встать, а руки держали ее все так же крепко. Я взревел, пузырьки из рта всплыли на поверхность теплой солоноватой воды. Воды с гавани, пришла догадка. Наверное, ее набрали прямо из залива. Кровь, потроха и прочее дерьмо.

И меня в этом утопят.

Снова под воду. Боль и тьма. Полночь беспомощно и отчаянно извивалась у ног, пытаясь помочь, забрать страх.

Перед глазами снова поплыли круги. Легкие запылали. Грубые руки бугая выдернули меня за волосы из воды, и я успел сделать отчаянный, хриплый глоток воздуха.

Снова вниз. И вверх. Вопрос повторялся из раза в раз. Я кричал. Пытался ругаться. Пытался плакать. Умолять. Все напрасно. Каждая мольба, каждая слеза, каждое ругательство встречались тем же вопросом.

— Расскажи нам о Норе.

Когда легкие чуть не взорвались, меня снова вытащили на воздух. Грудь вздымалась и опускалась. Ноги дрожали. Кашель. Жадные вдохи. Страх начал вырываться на свободу, Полночь просто не успевала выпить все. Они обрабатывали меня часами, пока голос не сломался, легкие не засвистели, а каждый вдох не начал обжигать огнем. Утопление и избиение. Плевки и затрещины. Шли часы.

Я уже ничего не соображал. И даже если бы захотел не смог бы ничего им рассказать.

Но в итоге они остановились. Бросили обмякшее прикованное тело прямо на стуле. Избитый и Кровоточащий. Почти утонувший. Отросшие волосы воняли тухлой водой из залива и висели перед глазами.

— Если вода не развяжет тебе язык, — добавил мешок с орехами, — у нас есть другие способы. Так что ты настраивайся, у нас впереди до-олгая ночь.

А меня лишь пробрал смех и я снова стал смеяться. Я был беспомощен и скован, избит и сипло дышал, но я не мог сдержать смех. Бугай лишь удивленно нахмурился. Недоумение дегенерата, написанное на его изуродованной физиономии, рассмешило меня еще больше.

Он взглянул на тощего и получив от него кивок. Отстегнул меня от стула подвесив за крюк на потолке. Взяв хлыст со стола.

— Расскажи нам о Норе. — Снова потребовал тощий.

— Сурки, — просипел я. — В норах обычно обитают сурки.

И началась экзекуция. Бугай довел себя до полного изнеможения, яростно трудясь надо мной. Когда он был уже не в силах поднять хлыст и остановился, задыхаясь, на его место заступил тощий. Минут двадцать они дубасили меня, затем сделали перекур. Я был с голым торсом и кончики их хлыста рассекли мою кожу, содрали и разорвали ее на спине, превратив ее в месиво.

После перекура они вновь принялись за работу.

Спустя какое-то время я расслышал, что прибыла новая команда надзирателей. Они взялись за меня со свежими силами. Когда и они выдохлись, к делу приступила третья группа, затем четвертая, которую опять сменила отдохнувшая первая команда. И так продолжалось несколько часов подряд, показавшимися мне вечностью. Я замкнулся. Во мраке собственного сознания. Отстраненно наблюдая за своими пытками. Я уже давно не чувствовал боли, находясь на границе уплывавшего сознания как услышал.

— Открой рот!

— Что?

— Открой рот! — повторил голос.

Я не мог поднять веки, потому что глаза опухли и слиплись от засохшей крови. И голос, звучавший где-то за моей головой, был настойчив, но вежлив.

— Надо принять лекарство, ну же парень, открой рот!

Я почувствовал ртом горлышко стеклянной бутылки. Вода потекла по моему лицу. Руки у меня были по-прежнему прикованы и пошевелить ими я не мог. Я разжал губы, и горькое лекарство полилось мне в горло. Я начал быстро глотать его, захлебываясь. Чьи-то руки приподняли мою голову, придерживая и давая напиться. Затем мне опять поднесли бутылку, я стал пить, закашлялся, и вода вытекла через нос.

— Это снотворное, — сказал голос. — Теперь ты уснешь.

Я лежал на животе, на какой-то деревянной лавке испытывая боль во всем теле. Локализовать ее было невозможно, потому что живого места на мне не осталось. Глаза были запечатаны наглухо. Во рту чувствовался вкус крови, смешанной с лекарством. Оглушенный побоями и сонным, я уплывал в целительный сон по озеру липкого кайфа. В голове у меня звучал целый хор криков боли, которые я крепко запер там, и ничто не могло заставить меня выпустить их наружу.