Восстание

Перейдя на другую сторону улицы, он позвонил в дом к Пляйшу.

Ждать пришлось долго. Наконец за закрытой дверью послышался голос священника:

— Кто там?

— Дьявол, — ответил Раубольд.

Дверь приоткрыли, но лишь настолько, чтобы можно было рассмотреть пришедшего.

Раубольд с силой нажал на дверь и вошел в коридор.

— Я же знал, что вы откроете только черту. Войдемте в комнату! — предложил Раубольд и первым вошел в комнату священника. — В воскресенье у вас в соборе служба. Так вот, я решил побеседовать с вами по этому поводу, — выпалил Раубольд. — Вы будете говорить о новом порядке в нашем городе. Я сам приду послушать вашу проповедь. Если же вы будете говорить что-нибудь не так, я сам проведу службу. А если вы хоть слово скажете против антифашистских властей, я вас пристрелю!

И так же неожиданно, как появился, Раубольд покинул дом ошеломленного священника.

— Жениться мы не будем, доктор, — уверенно заявила Шарлотта.

Каддиг поднял бокал с вином и, посмотрев его на свет, кивнул головой. Было только неясно, то ли он одобрял вино, то ли соглашался с Шарлоттой. Его желание сбылось: он сидел в квартире Шарлотты, где чувствовал себя в большей безопасности, чем в здании ландрата.

Несколько минут оба сидели молча. Стрелки часов показывали полночь. Свечи догорали.

— Нужно положить конец сплетням, которые ходят о нас по городу.

Каддиг опять кивнул.

Они выпили, глядя на свечи, лишь бы только не смотреть друг на друга. Они не знали, как проведут эту ночь и как начнут новый день. Оба хотели, как бы им ни было трудно, довести до конца свое решение.

Шарлотта была в голубом платье, в котором она выглядела старше своих лет. Она надела его впервые. Это платье она сшила специально для встречи мужа, когда он вернется домой, но…

— Скажи, что значит «счастье» в наше время? — спросила она.

Каддиг задумался.

— Вы не знаете, доктор. Оно и не удивительно: сейчас трудно что-либо знать…

Каддиг процитировал строчку из какого-то стихотворения.

— Это твой Гейне, доктор?

— Наш Гейне, Шарлотта.

— Он-то хоть был счастлив?

— По-своему да, Шарлотта.

Спустя минут двадцать Раубольд рассказал Ентцу о своем визите к священнику. Раубольд громко смеялся и в который раз со всеми подробностями принимался пересказывать Ентцу эту историю. Раубольд был убежден, что заранее определил направление воскресной проповеди священника.

Ентц слушал друга не прерывая, изредка усмехаясь.

Неожиданно Раубольд спросил:

— Скажи, тебя интересует эта история или тебе скучно слушать? О чем ты думаешь?

— О лошадях.

Раубольд почесал затылок. На лице его появилась такая мина, будто он собирался вот-вот заплакать.

— Твой комендант произвел незаконную сделку.

— Его ругать не за что. Завтра я сам с ним поговорю. Пусть он лучше паровозами занимается, а не лошадьми.

— А что он понимает в паровозах?

— Порученное ему задание он выполнил: занял станцию. Разве этого мало?

— На сегодня хватит, — ответил Ентц.

Рассмеявшись, он похлопал Раубольда по плечу и сказал:

— Хватит об этом! Нацисты не дремлют, и нам нужно поскорее упрятать их за решетку.

На город опустилась ночь. Дул легкий теплый ветерок. По небу плыли легкие облака. Но вот облака начали расти и постепенно закрыли собой звезды. А потом сгустились черные, грозовые тучи, но дождя пока не было. Ветер крепчал с каждой минутой.

Вскоре поднялась буря. Ветер срывал листья и даже повалил несколько деревьев, создав своеобразную баррикаду на улице. Однако дождя все еще не было.

Раубольд поднял воротник куртки и, втянув голову в плечи, сощурил глаза. Руки невольно сжались в кулаки.

После обеда он сам составил списки лиц, подлежащих аресту. Ентц лично ознакомился с этими списками.

Для производства арестов составили две группы по три человека.

— Поехали, — сказал Раубольд Хиндемиту.

Сначала ехали молча. Раубольд сидел с закрытыми глазами. Вдруг он спросил шофера:

— Знаешь, что тогда произошло, когда они нас забрали?

— Не знаю.

Оба опять замолчали. За шумом мотора не так отчетливо слышалось завывание бури.

— Было это в прошлом году. В воздухе уже пахло весной, хотя дни еще стояли довольно прохладные.

Машина свернула в боковую улицу, скользнув фарами по обочине дороги.

— Они появились после полудня. День был великолепный, но прохладный… Все в перчатках. На мартовском солнышке блестели островки снега…

— Лучше не надо об этом, — попросил Хиндемит.

— Что, нервишки сдают? Если б ты знал, что они с нами сделали… А почему у тебя такие слабые нервы?

— Нервы у меня совсем не слабые. У меня все в норме: и глаза, и уши, и нервы в том числе… Зачем мне нужны твои воспоминания? Для меня важнее то, что происходит сейчас. А тогда? Тогда, правда, я не был с вами… Но тогда я вообще ни с кем не был. Что я тогда понимал? Да ничего. Свою историю лучше расскажи другим. Мое дело — повиноваться, что я и делаю. Может, ты рассказываешь это для того, чтобы я не испугался? Так сказать, подготавливаешь меня к событиям сегодняшней ночи? — И он нажал на педаль газа. Мотор взревел, рванув машину вперед.

— Все это немного не так, — тихо заметил Раубольд. — Ты не слышал, как кричали наши товарищи. Мне они мало что сделали, но вот другим… Мне только несколько раз дали ногой в живот. Я упал. Помню только как через меня перешагнули, а потом уж ничего не помню. Тогда у меня были слабые нервы…

— Вот мы и приехали, — заметил Хиндемит.

Раубольд вылез из кабины. Товарищи, ехавшие в кузове, спрыгнули на землю. Они обошли дом, заглянули в сад, в темные окна.

Раубольд постучал в дверь. Наконец в доме зажгли свет. За дверью послышались шаги.

Дверь отперли. Порыв ветра распахнул ее настежь. На пороге стояла женщина.

— Где он? — спросил Раубольд и прошел в дом.

Женщина молчала. Раубольд бросился вверх по лестнице. Хиндемит — за ним. Раубольд ударом ноги раскрывал одну дверь за другой.

Наконец они попали в спальню. Посреди комнаты стоял тот, кого искал Раубольд. На мужчине была чистая сорочка и хорошо отутюженные брюки. Стоя перед трехстворчатым зеркалом, мужчина не спеша завязывал галстук. Услышав стук открываемой двери, мужчина не обернулся, хотя в зеркале увидел и Раубольда и Хиндемита.

— Выходи! — гаркнул на мужчину Раубольд.

— Как, без галстука?!

Раубольд ожидал сопротивления, чего угодно, только не этого. Он не любил канителиться с врагами. Зачем? Он был противником долгих и, как ему казалось, никому не нужных допросов. Он обычно обходился несколькими фразами: «Кто ты такой?», «Нацист?», «Тогда к стенке!» Он не любил попусту тратить время.

«А он вовсе не ошеломлен. Значит, он ждал нашего прихода? Он так спокоен… Я в его положении вел бы себя по-другому. Помню, когда он в свое время ворвался ко мне со своей оравой, я пытался даже защищаться», — думал Раубольд.

Мужчина, стоявший перед зеркалом, не делал никаких попыток сбежать. Казалось, он был доволен своим положением.

— Проклятый чистоплюй! Бандит! — выругался Раубольд.

Нацист даже не обернулся и продолжал завязывать галстук, поправляя узел и не обращая никакого внимания на Раубольда, будто он был его собственным шофером, который сейчас повезет его на бал.

«Может, он так же будет себя вести, когда его начнут пинать ногой в живот? Или пальцами тыкать в глаза?»

Раубольд не ожидал от нациста такой выдержки.

— Хотите повязать галстук, чтоб вам было удобнее висеть на нем? — спросил Раубольд тоном, каким раньше ни с кем не говорил.

Штурмфюрер СА Нестман еще неделю назад возглавлял отряд, занимавший город. Этот нацист насильно выгонял всех жителей на строительство заграждений, угрожал им в случае неповиновения расстрелом, ругал самыми грязными словами. Сейчас, повернувшись наконец к Раубольду лицом, Нестман с улыбкой спросил: