Афоризмы

Будучи правым в критике слабых сторон романа Гете, Лихтенберг все же прошел мимо его сильных сторон, как и вообще штюрмерства (см. F 350). Бунтарская антифеодальная сущность этого литературного направления не привлекла его внимания. Это несомненно говорит об ограниченности эстетических воззрений Лихтенберга.

Борясь против безыдейного, мишурного искусства рококо, против поэзии «на случай», против чувствительности литературы «бури и натиска», снижавшей ее общественную полезность, Лихтенберг был склонен порой в пылу полемики понимать полезность не только в эти-ко-гражданском, но и в узком просветительско-утилитарном смысле и сожалел, например, почему не объявляются конкурсы на создание научно-философских поэм, в частности, об электричестве. Эти утилитаристские тенденции. весьма, разумеется, далекие от позднейшего буржуазного утилитаризма, были свойственны в той или иной степени всему Просвещению. У Лихтенберга они полемически направлены прежде всего против субъективизма штюрмеров и эстетики Канта.

В «Критике способности суждения» Кант утверждал незаинтересованность эстетического наслаждения, доказывая, что истинно прекрасное лишено какого-либо содержания, искусство автономно, независимо от человеческой практики, а эстетические суждения субъективны. В отличие от Канта Лихтенберг писал: «Мы только там находим удовольствие, где замечаем планомерность. По крайней мере так бывает с объектами зрения и слуха... Чтобы получить удовольствие, мы именно это должны искать во всем» (A 44), Практическим выражением «планомерности», «правильности» и «целесообразности» для Лихтенберга была общественная полезность искусства, его гражданское назначение.

С этой позиции он подвергал язвительной критике культ гениальной, титанической личности штюрмеров, оказывавшийся порой на деле пустым оригинальничаньем. Общественно бесплодным считал он и их чрезмерный эмоциональный пафос, не чуждый позы. Он чувствовал, что за громкими фразами штюрмеров иной раз скрываются туманность и бедность мысли (см. F 1215).

Лихтенберг в высшей степени ценил простоту, ясность и краткость выражения. Ярко выраженный рационализм — типичное качество эстетики Лихтенберга.

Действенный характер его эстетики особенно сказывается в идее народности литературы, которую он, пожалуй, выразил столь отчетливо, как немногие немецкие писатели XVIII в. Книги, на его взгляд, должны отражать мнения простого народа. Именно поэтому он высоко ставил древних писателей и упрекал современных немецких за отсутствие у них народных мнений. Поэзия должна заниматься не формалистическим штукарством, а касаться самых злободневных вопросов, в том числе вопроса о хлебе насущном. Литература обязана быть доступной народу и просвещать его (KA 11, L 327), С гордостью он говорит о том, что постоянно стремился «писать для маленького человека» (E 188, F 889).

Сторонник народности в литературе, он клеймит сервилизм и галломанию стиля, раболепство немецких писателей перед сильными мира сего. И здесь он продолжает дело Лессинга и является соратником штюрмеров. В этой связи заслуживает особого внимания прекрасное суждение Лихтенберга о партийности, которое вполне понятно в устах сторонника гражданского, доступного народу искусства: «Всякая беспартийность искусственна. Человек всегда партиен и в этом вполне прав. Сама беспартийность партийна. Он был из партии беспартийных» (F 573).

Лихтенберг превосходно понимал причины слабостей современной ему литературы Германии: это немецкая провинциальность и тесно связанный с ней дух филистерства — порождение раздробленности и общей отсталости страны.

Он справедливо полагал, что жалкие условия немецкой действительности неблагоприятны и для создания героических образов в романе и драме. Они дают лишь материал для сатиры и комедии, которые однако создавать небезопасно, если желаешь угождать сильным мира сего (см. едкие рассуждения Лихтенберга в духе «Апокрифов» Зейме. E 208, E 251).

«А промышлять правдой как контрабандой — для этого мой характер слишком прям и слишком немецкий» (B 232). Робких и мелочных сатир Лихтенберг создавать не желал и поэтому не довел до конца многие из задуманных сатирических произведений.

Лихтенберг является выдающимся немецким сатириком и мастером афоризма.

Стиль Лихтенберга находился в соответствии с его мировоззрением и эстетическими взглядами в частности. Материалист, придававший большое значение практике в познании, и сторонник реалистического и активного искусства, он стремился создавать правдивые произведения, которые просвещали бы соотечественников, воспитывали в них гражданское сознание и ненависть к феодальной Германии. Просветительская действенность — одна из самых типичных черт стиля Лихтенберга. Подобно многим другим своим соратникам во Франции, а в Германии — Лессингу, Форстеру, Зейме, в первую очередь, он отдавал предпочтение публицистическим жанрам — очерку или статье в популярных журналах, сатире, памфлету. Эти формы Лихтенберг, очевидно, считал более злободневными и действенными. Как это и было свойственно просветителям, он не проводил резкой грани между наукой и художественной литературой и часто вводил в литературные произведения научные идеи, а науку облекал в доступную художественную форму. По образному выражению этого писателя-ученого, неизменным оружием в его борьбе были, с одной стороны, «весы», а с другой — «меч» и «позолоченная пилюля». Одним он доказывает, убеждает и утверждает, другим — убивает старое и издевается над ним. Поэтому он избирает такой пограничный жанр, как афоризм, стоящий между наукой и собственно художественной литературой. Отличаясь лаконизмом, глубиной обобщения и известной отвлеченностью мысли, афоризм по своей форме отчасти близок к научному определению или суждению, к формуле научного закона[303]. Однако афоризм не является научным суждением. В нем отсутствует его основное качество — логически исчерпывающее развитие положений. Афоризм не представляет строго законченного логического рассуждения. Убедительности афоризм стремится достичь не столько приемами строгой логики, сколько самыми разнообразными стилевыми и словесно-изобразительными средствами — лексическими, риторико-синтаксическими, особым характером тропов и пр. Это безусловно делает афоризм явлением искусства, особым литературным жанром. Поэтический колорит афоризма, лаконизм и обобщенность мысли сближают его и с пословицей, от которой он отличается субъективной окрашенностью, так как на нем лежит печать авторской индивидуальности, конкретного исторического происхождения. Поэтому часто афоризм какого-либо писателя можно понять лишь в общем контексте его творчества.

Это, однако, не исключает того, что многие афоризмы могут стать и являются общечеловеческим достоянием в той мере, в какой творчество писателя было исторически прогрессивным, народным в широком смысле слова. Афоризм приобретает силу благодаря ясности оценок жизни, поведения людей, благодаря верности мысли, обобщений и выразительной, лаконичной форме, в которую он облечен.

Выше указывалось на пестрое содержание записей Лихтенберга. Несомненно, та немецкая «болезнь» — малодушие и пассивность, — в которой признавался сам писатель, не позволила ему проявить до конца свои богатые возможности художника и, быть может, создать цельную книгу афоризмов; его меткие изречения так и остались лежать среди дневниковых и прочих заметок. Однако было бы неверно утверждать, что афоризмы Лихтенберга лишь собрание отдельных, отрывочных мыслей, не имеющих законченного характера. Это мнение распространено в немецком буржуазном литературоведении[304]. Такая постановка вопроса ведет в конечном счете к принижению идейного и художественного значения афоризмов.

Сознательно или бессознательно, но Лихтенберг стремился к фрагментарному высказыванию, афоризму[305]. Эта форма свободной записи является своего рода протестом против современной ему цеховой учености, ее многословного эмпиризма, склонности к созданию всякого рода громоздких и нередко отвлеченных систем. Несомненно, эти четкие по мысли и форме записи порождены и неприязнью Лихтенберга к расплывчатому энтузиазму литературы «бури и натиска». Совершенно очевидно также и влияние на записи Лихтенберга традиций французского классического афоризма и французской просветительской литературы с их специфическим культом «esprit». Он отлично знаком с Ларошфуко, Шамфором, Вольтером, Гельвецием, Да-ламбером, Руссо, неоднократно ссылается на них и восхищается их искусством. Среди немецких писателей XVIII в. он один из самых убежденных проводников боевого духа свободной французской публицистики.

303

Афоризм (греч.: «отдельный отрывок», фрагмент) развился из научного суждения. У древних греков («Афоризмы» Гиппократа) и в средние века афоризмы — краткие советы, рецепты или выводы, связанные с медициной и естествознанием.

304

См.: G. Gervinus. Geschichte der deutschen Dichtung, Bd. V. Leipzig, 1874, S. 199—200; P. Rippma

305

По убедительным подсчетам ученых, афоризмы составляют 64% всех записей и определяют их общий облик. Неслучайно Лейтцман верно назвал записи «афоризмами»