Афоризмы

Философия Канта, изложенная без кантовских выражений в практических сочинениях, безусловно, имела бы успех[129].

Люди много пишут о сущности материи. Я хотел бы, чтобы материя когда-нибудь взялась писать о человеческой душе. Выяснилось бы, что мы до сих пор совершенно неправильно понимали друг друга.

Господину Канту принадлежит[130], безусловно, немалая заслуга в наведении порядка в физиологии нашего сознания, но это более близкое знакомство с мускулами и нервами не создает нам ни лучших пианистов, ни лучших танцоров. Мне также кажется, что успех, выпавший на долю его сочинения «Критика чистого разума», завел его впоследствии слишком далеко.

Фихте, по-видимому, забыл[131], что есть люди, которые не могут видеть вдаль без очков, слышать без слуховых трубок и ходить без костылей. Ему следовало бы еще научить нас есть сырое мясо, так как полевые звери не имеют кухни.

Он торговал чужими мнениями. Это был профессор философии.

Я всегда извиняю теоретизирование: это инстинкт души, который может быть полезным, если мы уже имеем достаточный опыт. Поэтому возможно, что все наши сегодняшние теоретические нелепости являются инстинктами, которые найдут себе применение только в будущем.

Всякую вещь, безусловно, лучше совершенно не изучать, чем изучить поверхностно, потому что здравый человеческий рассудок, желая высказать свое суждение о вещах, не совершает таких промахов, как полуученость.

В настоящее время повсюду стремятся распространить знания, но кто знает, не появятся ли через два-три столетия университеты для того, чтобы восстановить былое невежество.

В больших вещах задавай вопрос: а что это представляет собой в малых? А в малых: что это такое в больших? Где обнаруживается нечто подобное — в большом или малом? Хорошо также все по возможности обобщать, постоянно исследовать сверху донизу весь ряд, каждый член которого представляет нечто. Любая вещь принадлежит к какому-нибудь такому ряду, крайние члены которого на первый взгляд кажутся даже вовсе не соотнесенными друг с другом.

Еще вопрос, есть ли в науках и искусствах тот предел лучшего, через который наш рассудок не может переступить. Возможно, что., эта точка бесконечно удалена, но тем не менее при каждом приближении к ней путь перед нами становится короче.

Религия

Наш мир, чего доброго, станет когда-нибудь так хорош, что верить в бога будет так же смешно, как теперь — верить в привидения.

Мерило чудесного — мы сами: если бы мы старались найти одно общее мерило, то понятие чудесного отпало бы само собой, и все вещи стали бы одинаково значительными.

Если отречение — такая крестная мука, то легче штурмовать крепость, чем попасть на небо.

Господь, вероятно, очень уж любит нас, если он появляется к нам в такую дурную погоду[132].

Во время одной небольшой лихорадки мне казалось, что я, наконец, ясно убедился, что бутылку воды можно превратить в бутылку вина[133] тем же самым способом, каким одну личность превращают в три[134].

Да, монахини не только дали строгий обет целомудрия, но крепки и решетки на их окнах! «О, с обетами мы бы еще как-нибудь справились, если бы только справиться с решетками!»

...И тот, кто привлек нас к продолжению рода посредством величайшего чувственного наслаждения, способен свести жизнь до состояния лишь преходящего блага, наделив нас врожденным благочестием? Разве это не обман? Мне кажется это обманом...

Обращение в веру перед казнью можно сравнить со своеобразным откормом преступников: их делают в духовном отношении упитанными, а затем отсекают им головы, чтобы они не отреклись.

То, что наши предки придавали такое большое значение божьему суду и так ценили чудесные испытания невиновности, простительно им из-за их простодушия. Они в свое время были уже достаточно просвещенными, чтобы не придавать значения всяческим пророчествам, но не настолько, чтобы понять, что требование, предъявляемое ими к богу — охранить невинного человека от ожога при прикосновении к раскаленному железу, — плохо вяжется с божественной мудростью. Разрешить такую задачу выпало на долю нашего времени. Сегодня некоторые философы начинают — правда, притворно — считать заблуждением веру в то, что бог вообще заботится о мире, так как это противоречит его мудрости и величию.

Душа не умирает: в это, конечно, сперва просто верили, и только потом стали доказывать. Верить в это не более странно, чем строить для одного человека дом, в котором могли бы поместиться сотни, или называть девушку богиней, а коронованную голову бессмертной. Человек не мудрее других созданий: он знает только, что он существует, и из этого хочет объяснить себе все, и это свойство нашего духа мы с полным правом ценим выше всех других его свойств, потому что в мире только мы сами можем сделать этот вопрос для себя спорным.

Бог создал людей по своему подобию: это, по-видимому, означает, что человек создал бога по своему подобию.

Наш мир, чего доброго, станет когда-нибудь так хорош, что верить в бога будет так же смешно, как теперь — верить в привидения.

Так как они убедились, что не могут приставить ему католическую голову, то, по крайней мере, отрубили ему его протестантскую.

...И я благодарю бога тысячу раз за то, что он сделал меня атеистом.

Пьяницу-попа, у которого была необычайно красная физиономия, кто-то спросил[135], отчего это у него — ведь духовные лица должны вечно поститься и искупать грехи всего мира. «О, — ответил он, — мне так стыдно за грехи мира, что краска стыда пристала ко мне так же крепко, как пороки — к миру».

Подобно тому, как святым вокруг головы рисуют ноль[136].

129

Философия Канта, изложенная без кантовских выражений в практических сочинениях, безусловно, имела бы успех. Лихтенберг осуждает сложный стиль изложения Канта (ср. J 453, стр. 88), но приветствует признание Кантом объективной, реальной действительности. Эта идея, по мнению Лихтенберга, склонявшегося к материализму, полезна в «практических сочинениях» и имела бы успех, но «без кантовских выражений», т. е. без типичного для кантианского агностицизма понятия — «вещи в себе». Здесь Лихтенберг также критикует дуализм философии Канта.

130

Господину Канту принадлежит. Лихтенберг глубоко оценивает Канта и справедливо видит заслугу философа в том, что тот обратил серьезное внимание на субъективную сторону человеческого познания, которая в значительной степени выпала из поля зрения французских материалистов. Однако исследовав способность познания, присущую ему активность и обнаружив противоречия в нем, Кант пришел к агностицизму.

131

Фихте, по-видимому, забыл... Фихте Иоганн Готлиб (1762—1814) — немецкий субъективный идеалист. Согласно его учению, мир, окружающий человека, есть лишь порождение сознания субъекта, мыслящего «я». Лихтенберг критикует Фихте: никакое мыслящее «я» не может помочь видеть близоруким без очков, глухим — слышать без слуховых трубочек, а калекам — ходить без костылей. Эти предметы должны существовать реально, а не в умозрении субъекта. Если быть последовательным, иронизирует Лихтенберг, то люди должны уподобиться полевым зверям и. есть сырое мясо, ибо для того, чтобы пользоваться кухней, совершенно недостаточно создавать ее своим творческим «я», в воображении. Лихтенберг выдвигает реальную человеческую практику как верное доказательство существования объективного материального мира.

132

...если он появляется к нам в такую дурную погоду. Намек на библейский эпизод: явление Иеговы Моисею на горе Синай при громе, молнии и густых облаках («Исход», гл. XX, стих 16).

133

...бутылку воды можно превратить в бутылку вина. См. прим. 9 к D 239, стр. 317.

134

...одну личность превращают в три — иронический намек на божественную троицу.

135

Пьяницу-попа... кто-то спросил... Афоризм является пересказом короткого диалога из комедии английского драматурга К Б. Шеридана 0751—1816) — «Дуэнья» (акт III, карт. 6).

136

...вокруг головы рисуют ноль. Иронический намек на нимб, условное изображение сияния (в виде круга вокруг головы христианских святых.