Афоризмы

Самая опасная ложь — это истины слегка извращенные.

Я хотел бы отвыкнуть от всего и видеть по-новому, слышать по-новому, чувствовать по-новому. Нашу философию губит привычка.

Он удивлялся тому, что у кошки прорезаны две дырочки в шкуре как раз на том месте, где у нее находятся глаза.

Я уже не раз замечал, что знатоки дела часто не знают лучшего в своем деле.

Великий гений редко делает открытия, следуя по чужому пути. Если он делает открытие, то он обычно открывает и пути, ведущие к нему.

Удивительно, как далеко может забраться здравый человеческий ум. Здесь, как и в обычной жизни, простой человек идет пешком туда, куда человек знатный едет шестерней.

Благодаря тому, что мы так начитаны, мы привыкаем не только считать существующими вещи, которые таковыми не являются, но и наши доказательства также приобретают форму, которую часто нам подсказывает не столько природа вещей, сколько наша незаметная любовь к моде. Мы доказываем ссылками на древних то, что мы можем основательно подкрепить цитатами из нашего отрывка: приводятся сентенции, ничего не доказывающие, и положения, из которых ничему новому не научаешься.

Очень трудно взглянуть на вещь по-новому, не глазами модного учения. Постоянно обращаются к авторитетам, где требуется обоснование, постоянно запугивают там, где следовало бы поучать, и призывают богов, где вполне хватило бы и людей.

Я всегда находил, что чем меньше ученый может доказать в трудах по естествознанию свое собственное величие, тем больше склонен он постоянно доказывать величие божие...

Как учит ежедневный опыт, можно при весьма малом напряжении слазать нечто, требующее достаточно большого напряжения, чтобы его понять. Напротив, только при исключительно крупном таланте можно изложить разумному человеку нечто новое и важное так легко, чтобы ему это новое знание принесло радость и стало стыдно за то, что он этого не заметил сам...

Если куры желают переваривать, они глотают даже камни. Душе, кажется, тоже необходимо нечто подобное, чтобы переваривать мысли. Поэтому, как известно, в мозговой железе постоянно находят камни.

Он поглотил много мудрости, но все это словно попало ему не в то горло.

Он делал постоянно выписки, и все, что он читал, переходило из одной книги в другую, минуя голову.

Так же как лейб-медиками быков являются люди, лейб-медиками людей часто оказывались быки.

Он все еще был привязан к этому университету, как красивая люстра, не горевшая уже двадцать лет.

Немецкий ученый слишком долго держит книги открытыми, англичанин же захлопывает их слишком рано. Однако то и другое приносит свою пользу.

Склонность людей считать незначительные вещи значительными породила немало значительного.

Мне кажется, что ученые, которые полагают, что умеют оценивать все, не научились, тем не менее, достаточно ценить каждого своего собрата. В развитии наук дело заключается, право, не в том, совершил ли кто-нибудь нечто, что принято называть «великим». Если б только каждый делал то, что может, разрабатывал бы ту часть своих знаний, в которой он силен и видит острей, чем тысячи других. В этом все дело!

Кантианская философия может создавать царства, какие ей угодно, но если она не хочет заниматься старыми общеизвестными пустяками, ей придется признать, что нашим представлениям соответствует нечто в окружающем мире[107].

Придворный лютеранин, придворный спинозист и собутыльник[108].

Стремление к открытиям можно сравнить с состязанием в стрельбе в чучело птицы. Кто попал в хохолок, должен помнить о выстрелах своих предшественников, которые содействовали тому, что и ему кое-что перепало — крылышко или даже, может быть, хохолок.

Почему бог вложил так много приятного в двойственность? Мужчина и женщина — эта двойственность заслуживает внимания. Может быть, с телом и душой дело обстоит так же?

Что ложную гипотезу следует иногда предпочесть истинной, видно из учения о свободе человека. Человек, конечно, не свободен, но необходимо глубоко постичь философию, чтобы это представление не направило нас на ложный путь...

Если бы мы были действительно свободными существами, как нас в этом уверяют, то наши мысли могли бы оказывать более сильное противодействие явлениям. Мы могли бы тогда, благодаря упорной воле, предотвращать гром и молнию; но ведь наш так называемый «дух» определяется обстоятельствами; он сам не в состоянии оказывать обратное влияние на явления, напротив, он действует на тело, сам будучи пассивен.

Вся эта теория пригодна лишь для дискуссии о ней.

Non cogitant, ergo non sunt[109].

...Благодаря усиленным изысканиям и размышлениям, можно, конечно, внести особый смысл в то, что недоступно ни нам, ни вообще никому. Так, на песке иногда видишь лица, ландшафты и пр., что, разумеется, не зависит от какого-то преднамеренного положения песчинок. Сюда же относится и симметрия, силуэты в чернильных пятнах, последовательная лестница в ряду живых творений и т. п. Все это, однако, существует не в вещах, а в нас. Вообще нельзя достаточно переоценить тот факт, что, наблюдая природу, мы всегда наблюдаем только себя, а вместе с тем вносим в нее свои принципы упорядочения явлений.

Главным вопросом философии Канта[110] остается все же вопрос о том, почему он убежден, что некоторые знания являются априорными? Например, принцип причинности, это ведь также результат опыта, ибо подобная объективная зависимость существует.

Мне кажется, что подобно тому, как сторонники Канта всегда упрекают своих противников в том, что те его не понимают, некоторые люди думают, напротив, что Кант прав только потому, что они его понимают... Я же полагаю, что большинство их, испытывая удовольствие от того, что им удалось понять весьма отвлеченную и смутно изложенную систему, уверили себя в том, что она уже доказана.

107

Кантианская философия может создавать царства, какие ей угодно, но... ей придется признать, что нашим представлениям соответствует нечто в окружающем мире.

Согласно Канту, мир, окружающий человека, объективно существует, но он непознаваем. Поэтому наши знания о нем есть лишь представления рассудка, путем которого мы облекаем мир в логическую форму. По мысли Лихтенберга, кантианская философия должна стать на материалистические позиции и видеть в категориях рассудка, например, в причинности, отражение реальных объективных явлений, «если она не хочет заниматься старыми общеизвестными пустяками», т. е. продолжать считать мир непознаваемым, видеть в идеях, представлениях человека лишь результат его субъективного опыта, как это еще до Канта стремились доказать Беркли и Юм. Лихтенберг вскрывает непоследовательность, дуализм философии Канта.

108

Придворный лютеранин, придворный спинозист и собутыльник. Ирония над известной частью немецких ученых, пресмыкавшихся перед знатью и стремившихся приспособить религиозное и философское вольнодумство к потребностям дворов и своим собственным.

109

Non cogiiant, ergo non sunt (лат.) — не мыслят, следовательно, не существуют. Известное изречение Декарта, перефразированное Лихтенбергом. См. прим. 29 к J 363, стр. 311.

110

Главным вопросом философии Канта... Изречение вызвано, по-видимому, размышлением Лихтенберга над рецензией немецкого философского писателя И. Г. Федера о переводе на немецкий язык произведений Юма. В рецензии, помещенной в журнале «Геттингенские ученые известия» (1790, стр. 1441), Федер отмечает близость понятия причинности у Канта субъективному идеализму Юма.