Жиль и Жанна

Для Жана де Малеструа, Нантского епископа, канцлера герцога Бретани и председателя суда, который должен собраться через несколько дней, начинается самое суровое испытание, кое когда-либо ожидало его на его поприще. Он перечитывает письмо, положившее начало этому беспрецедентному процессу:

Доводим до сведения, что во время посещений прихода святой Марии в городе Нанте, где Жиль де Ре нередко проживает подолгу, а также иных окрестных приходов, до нас дошли слухи, а затем и жалобы, равно как и многие донесения людей достойных и добропорядочных, свидетельствующие о том, что мессир Жиль де Ре, рыцарь, хозяин здешних мест и барон, наш подданный и нам подсудный, вместе с несколькими своими подручными зарезал, убил и зверским богопротивным способом погубил множество юных невинных отроков, предаваясь с ними противоестественному сладострастию и пороку содомии, вызывая и заставляя их вызывать ужасных демонов, приносил жертвы этим демонам, заключал с ними сделки, а также совершил многие другие отвратительные преступления, находящиеся в ведении нашей юрисдикции.

Арест Жиля де Ре и суд над ним, случившиеся в ту осень 1440 года, повергли в великое волнение весь город Нант. Простолюдины с пристрастием обсуждали дела господ. Будут ли допрашивать обвиняемого? Чернь просто мечтает об этом, но не верит: знатные господа не станут пытать своего! Допросы хороши для народа. А маршал Франции, без сомнения, выйдет сухим из воды, может быть, даже еще более могущественным.

Для мелкой сошки из торговцев и судейских процесс за версту отдавал деньгами. Огромное состояние, замки, земли — словом, вся эта богатейшая добыча была совершенно осязаема, не то что какие-то истории с колдовством и зарезанными мальчишками, которые вытаскивали на поверхность для вида, скрывая основное! Разбой высокого полета, поистине королевская пожива, и к ней устремились самые крупные хищники здешних мест! Пока же враги де Ре трепетали, заполучив такого пленника.

Молва даже сочинила присказку: «К кроликам в ловушку попался волк. Боже мой, что делать, что же делать? Ну, не выпускать же его!»

Наверху же власть предержащие озабоченно хмурятся. Наконец Иоанн, герцог Бретани и епископ Жан де Малеструа берут на себя ответственность за этот поистине исторический процесс.

— Видите ли, монсеньор, более всего меня удручает неизбежность сравнения этого процесса с процессом Девы Жанны.

— Не вижу ничего общего между ними, — заявляет Малеструа, но слова его звучат неубедительно.

— Жиль де Ре был верным соратником Жанны. Девять лет назад Жанна взошла на костер по обвинению в колдовстве. А что грозит сеньору де Ре сегодня?

— Я не слишком опережу события, если скажу, что он также рискует взойти на костер по обвинению в колдовстве, — предполагает Малеструа.

— Вот видите!

Оба мужа молча опускают головы, подавленные столь очевидным сходством. Затем, четко проговаривая каждое слово, герцог заключает:

— Процесс Жанны был изначально неправедным и ложным, он был преступен. Я хочу, чтобы процесс Жиля де Ре был безупречен, чтобы на нем восторжествовали ясность и правосудие. Я рассчитываю на вас, монсеньор!

Процесс начался в четверг 13 октября и завершился во вторник 26 октября. Тринадцать дней, в течение которых Жиль де Ре явил себя в трех обличьях — или следовало сказать: под тремя масками, а может, и вовсе речь шла о трех разных душах, обитавших в теле одного человека?

Сначала все увидели знатного сеньора, надменного, беззастенчивого и необузданного. Потом, всего лишь за одну ночь, он утратил всяческую надежду и, словно раненый зверь, по-детски стал цепляться за всех, кто, как ему казалось, мог поддержать его и спасти. В конце концов на него вновь нахлынули воспоминания о Жанне, и он отправился на казнь как должно христианину, смирившийся и просветленный.

В первый же день при слушании сорока девяти статей обвинительного заключения Жиль бросился на фискала Жана де Блуэна и епископа Жана де Малеструа словно разъяренный бык. На вопрос Малеструа: «Что вы можете сказать по поводу предъявленного вам обвинения?» — он ответил:

— Мне нечего сказать по поводу обвинения, зато я много чего могу сказать о тех, кто его предъявил.

«Сеньор Малеструа, епископ Нантский, и вы, брат Жан де Блуэн, и вы, брат Гийом Мериси, и вы, кто, подобно стае зловещих птиц на жердочке, расселись справа и слева от их преосвященств, я заявляю вам:

«Я такой же христианин, как и вы, и, как и вы, имею право поручить себя суду Господа нашего, но я утверждаю и клянусь Богом, что вы не судьи. Вы стервятники! Не мои преступления интересуют вас, и даже не я сам, но мое состояние, только оно одно. Мои земли, мои замки, мои леса, мои деревни, мои сундуки и золото, которым, как вы думаете, они набиты. Если бы я был беден, разве бы я оказался здесь, разве меня обвинили бы в каких-то убийствах и ересях? Нет, если бы я был беден, то сейчас был бы свободен как воздух, потому что всех вас, присутствующих здесь, преступления и ереси интересуют не больше, чем прошлогодний снег. Дело ведь не в них. Речь идет о других вещах, более серьезных, чем преступления и ереси. Речь идет об огромной добыче, чей запах алчно вдыхают ваши трепещущие ноздри. Спеша обобрать меня, вы по уши увязли в грязном болоте интриг. Воспользовавшись подставными лицами, вы уже выторговали себе не один мой замок, да еще на баснословно выгодных условиях. Нет, вы не судьи: вы мои должники. Я не обвиняемый: я ваш заимодавец. Когда меня не станет, вы будете драться за мое достояние, словно собаки, вырывающие друг у друга кишки и требуху убитого оленя. Так нет же!

Я не признаю вас. Я взываю к высшей власти. Вон отсюда! Убирайтесь!»

Яростные нападки столь знатного дворянина, как сеньор де Ре, озадачили судей. В их рядах поселилась растерянность. Наконец один из них встал, за ним тотчас последовали остальные. Ошеломленные случившимся, они робким шагом, гуськом покинули зал суда…

Следующее слушание состоялось через два дня, в субботу 15 октября. То, что произошло в этот день, может понять лишь тот, чья вера в Господа так же неколебима, как была непреклонна вера Жиля де Ре.

Точно так же, как Жанна — как большинство мужчин и женщин того времени, — Жиль чувствует себя на равных с небом, и Церковь — его мать. Впрочем, именно это он и заявляет с самого начала заседания:

— Я христианин, слышите, христианин! Я был крещен, как и вы, а значит, очищен от первородного греха, возвращен под десницу Господню. Могу добавить, что накануне своего ареста я исповедался и получил отпущение из уст отца Эсташа Бланше.

Так что, господа мои судьи, я стою перед вами чист и светел, словно новорожденный агнец.

Но он имеет дело с теологами, которые значительно искушеннее и сильнее его. Дабы спутать его мысли, Жан де Блуэн прибегает к изощренной казуистике:

— Ты утверждаешь: я христианин. Но никто из нас не христианин. Никто не может похвастать тем, что он истинный христианин, если только он не сам Христос. Мы по мере сил лишь стараемся стать таковыми. Ибо истинный христианин — это недостижимый идеал.

Итак, от имени казуистики сказано. Сила будет говорить устами Жана де Малеструа:

— К тому же ты умолчал о своей принадлежности к нашей святой католической Церкви, хотя как раз тут ты не ошибся, сеньор де Ре! Ибо если ты и был в лоне нашей Церкви, то знай же, что отныне ты к ней больше не принадлежишь.

— Я больше не принадлежу к Церкви?

— Да. В силу указа об отлучении, принятого вчера здесь при единодушном согласии всех присутствующих. Ты отлучен, Жиль де Ре, выброшен во мрак из лона Церкви.

Отлучен? Слово как громом поражает Жиля. Отлучение хуже смерти, потому что за ним следует вечное проклятие. Без покровительства Церкви душа не может восторжествовать над кознями Дьявола. Жиль испускает гневное и горестное рычание: — Я? Отлучен? Вы не имеете права! Церковь — моя мать. Я взываю к матери своей! Я имею право на ее внимание, на ее помощь, на ее теплоту. Я не сирота. Не брошенный ребенок. Я погибну, отлученный от материнской груди. Помогите! Помогите!