Страница 15 из 18
Он вообще перестал что-либо слышать, продолжая стоять за прилавком живой статуей. Пока ещё живой. Затем парень начал медленно двигаться. Подложил горючего в печь, протёр коробки с товаром. А чуть позже стали подходить сочувствующие, которых он почти не помнил…
Стеснительный продавец обуви. Электронщики, предложившие передать завещание тому, кого бедолага посчитает своим правопреемником. Парни Тугого, передавшие, что с оплатой квартиры компаньоны могут не спешить, и если сейчас с деньгами неважно, босс сделает отсрочку.
После его накрыло душной волной осознания, и Сорока повалился на стул.
От выпитого в голове шумело и мешало думать. Над прилавком ещё кто-то нависал, что-то бормотал, пытался пожать руку. С ним, живым мертвецом, прощались все: как те, кто знал парнишку раньше, так и те, кому только-только ткнули в неудачника пальцем.
— Мой тебе совет, — доверительно прошептала фигура без лица и имени, которую Сорока наблюдал, как сквозь дымку смога. — Сидишь на оружии, всё при тебе. Не давай ублюдкам шанса, земляк. Говорят, пару лет назад кто-то из желтопузых так и сделал. Они его нашли, а мужик табельный ствол в рот, и бах! Хоть как-то испортил ублюдкам удовольствие…
Фигура удалилась. Появились новые.
Но слова так и звучали в ушах продавца, навевая страшные образы. Его сочувственно хлопали по плечу. Обещали присмотреть за лавкой, пока не вернётся Сливоносый. Советовали быстрее написать письма любимым. Напиться вдрызг, в конце концов.
Сорока обмяк, невидящим взглядом уставившись на часы над контейнером с тканями. Туда, где электронные секунды его жизни продолжали испаряться, как вода с нагретого солнцем камня.
А затем маховик мыслей завертелся всё быстрее и быстрее, стряхивая пары алкоголя, словно парень и не пил. Сумбурно, наперебой, сбивчиво, но предположения различной степени бредовости всё же закружились в сознании.
Он встал со стула, встряхнувшись бродячим псом. Конечности слушались плохо, будто отлежал и руки, и ноги. Но он не позволил себе сесть обратно. Глядел на часы и думал о своём…
Чаще всего получившие «морковку» сдавались. Безропотно возвращались домой или шли в парк, где, завершив мирские дела, предавались размышлениям и ожидали парниковых, пришедших по их душу.
Чуть реже пытались бежать. Пару раз, говорят, даже за пределы Циферблата, хотя такая судьба не лучше пули в лоб. Другие терялись в городе, делая «награждение» таким, каким его хотели видеть нелюди из «стекляшек». Азартным, наполненным погонями и даже перестрелками. Иногда затянутым на несколько дней. Реже — недель.
Несколько раз — и тут незнакомый мужчина с историей про желтобрюхого не врал, — проигравшие кончали с собой. Выпивали яд или бросались с крыши, а если позволяли возможности, то стрелялись. Что-то поговаривали про тех, кто пытался за деньги заручиться поддержкой бандитов. Но когда тех автоматически записывали в пособники, улицы краснели от крови — с оснащением ловчих не могли тягаться даже силы Местной Самообороны, носящие форменные чёрно-жёлтые бронежилеты.
Было и так, что в пособники уходили добровольно.
Сорока слышал легенду, что года четыре назад парниковые «наградили» совсем молодую пару. Вытянул «морковку» он, а она отказалась его бросать даже на смертном одре. Когда милков нашли, пара перегрузилась наркотой и занималась любовью в тесной комнате старого общежития. Тогда изрешетили обоих, сплетённых в единое последнее целое. Говорят, корпоративные псы из Девяти Куполов были особенно счастливы настолько романтичным стечением обстоятельств.
Некоторые пробовали сдаваться. Вступать в переговоры. Умолять.
Про таких потом вспоминали не очень хорошо, ибо весь город знает — если ты участвуешь в Лотерее, будь готов и к деньгам, и к расплате. Парниковые, естественно, слушать не желали. Они вообще не умели слушать, эти выродки из сверкающих небоскрёбов, результат древнего дурацкого эксперимента по возведения человека на новую ступень эволюционного развития. Просто расстреливали бедолаг. Иногда резали — всё зависело от конкретного характера того, кто возглавлял «награждение».
Ещё, шептали, где-то на Циферблате существовало мифическое сопротивление парниковым и их беспощадно-щедрой игре. Круг Противодействия, дескать, так они себя именуют. Хотя кто в точности именует и перед кем именует, было неясно — за годы игр подпольщики не спасли ни одной жизни, и ни разу не проявили себя активными действиями. Впрочем, если над целым городом нависает беда, пусть даже добровольная, люди обязательно придумают сказочного защитника, так уж устроена натура…
— Пашка? — позвали его слева.
Сорока затравленно обернулся, чуть не надув в штаны.
Пришли! Так быстро⁈ Быть того не может… Но в железном контейнере, переделанном под магазин, не было никого. Так кто же тогда окликал? И кто на всём белом свете, кроме желтопузых и корпоративных убийц знает, что его зовут именно Павлом?
— Пашка, сынок? — негромко позвали справа.
Он снова метнулся в сторону, чуть не опрокинув прилавок.
Несколько местных торговцев, направлявшихся к бедолаге выразить соболезнования, испуганно замерли на месте. Поспешно сменили курс. Потому что какой-то процент «победителей» при звуках своей фамилии, произнесённой на награждении «билетом», терял рассудок. А что может выкинуть безумец, торгующий пистолетами? Лучше не проверять. За ним сегодня приедут, а людям тут ещё жить, за пропитание бороться…
— Да не кипишуй ты, балда, — попросил всё тот же голос, и Сорока к собственному ужасу вдруг узнал в нём родного отца.
Не того небритого строителя бараков, что пришёл жить к маме после бегства папашки. А настоящего отца — подарившего ему жизнь два с хвостиком десятка лет назад. И пусть в последний раз слышал его Паша давным-давно, ещё когда под стол пешком ходил, успев напрочь позабыть, сейчас ни с чем иным спутать не мог.
Голос этот, что напугало парня не меньше последних новостей по радио, звучал в его голове. Чётко, раздельно, до мурашек по коже реалистично.
— Батя? — хрипло выдавил Сорока, заставив ещё нескольких сочувствующих разом сделать вид, что шли они вовсе не к лотку Сливоносого.
— Ну точно балда, — грустно вздохнул отец. — И как я такого олуха родил?
— Ты чего?.. — только и просипел «победитель», не замечая, что говорит вслух.
— Как чего? — Удивился тот, невидимый и неслышимый ни для кого, кроме родного сына. — Помочь хочу… Или ты сдаться решил?
Сорока замолчал.