Страница 12 из 15
Вместе с джинсами и курткой он избавился от трёх оставшихся колёс дексамина и пятисот миллиграмм лития. А так же от всего метформина и мозафинила — того, что могло помочь ему прожить этот день. А потом — следующий.
Забыв полотенце на кровати, он рванул к двери. Дернул ручку — в тихом, выстланном шерстяным ковролином коридоре было пусто. Только полная тётка в белоснежной наколке и крахмальном фартуке поверх синего форменного платья безучастно катила тележку, уставленную пластиковыми флаконами с моющими средствами.
— Здесь был мешок, — сказал Мирон.
— Си? — тётка не понимала по-русски. Или делала вид, что не понимает…
— Мешок, говорю. С одеждой.
— Си? — горничная подняла одну бровь и многозначительно посмотрела на обнаженные чресла Мирона.
— Ох ты чёрт… — скособочившись, он нырнул по пояс за дверь.
Тётка, надменно задрав подбородок, покатила тележку дальше.
Хрен она что скажет, — подумал он, возвращаясь в кровать. — Даже если моя одежда лежит в этой её грёбаной тележке…
Мирон представил, как надевает халат, гостиничные шлёпанцы, спускается на лифте в холл, подходит к той вылизанной девчонке за стойкой и небрежно так заявляет, что горничная спёрла его колёса… Ну, по-сути-то так и есть: метформин и мозафинил катят за антидепрессанты, а литий так вообще прописывают как здрасьте всяким там шизофреникам… Но вот за дексамин ждет статья.
Забравшись под одеяло, он некоторое время лежал, свернувшись клубочком, лелея своё новое горе и быстро, как в калейдоскопе, прощёлкивая варианты достать декс не выходя из отеля. Ни один не прокатывал.
Ладно, значит, придётся идти на концерт всухую, — после мучительной внутренней борьбы решил Мирон. — В конце концов, миллионы людей ходят по улицам каждый день — и ничего. Не дохнут. Во всяком случае, не очень часто.
А всякие психи с автоматами и террористы с самодельными бомбами, пьяные водилы и самолёты, которые, как подбитые вороны, падают с неба — это всё хрень. Дерьмо случается, и ничего с этим не поделаешь. Такие дела.
От перечисления опасностей, вымышленных и явных, которые могут приключиться с человеком на улице, легче не стало и он решил отвлечься, посмотрев файл, присланный Михаилом.
В принципе, итак понятно, как Платон покинул Башню. Просто приятно убедиться в своей правоте…
Что Платон делал в самой квартире, запись не показала — видимо, Михаил счёл это охренеть каким секретом, и запись начиналась от входной двери.
Вот Платон, одетый в дорогое кашемировое пальто, входит в лифт.
Смена кадра: кабина лифта, её Мирон видел и так. Зеркальные панели, на уровне пояса — поручень по всему периметру. Чего Мирон не заметил, так это того, что в кабине был неприметный лючок. Откинув крышку которого Платон, быстро перебирая пальцами, набрал девятизначный код, а затем закрыл люк — и тот сделался совершенно незаметен на фоне зеркальной панели.
После этого наступает темнота… Он отключил камеры.
Вот и вся информация. А гонору было — не расхлебать, — думает Мирон, прокручивая короткий ролик еще раз.
Ладно, будем рассуждать логически. Через вестибюль он не проходил — его бы засек консьерж и система распознавания робота-охранника. Значит, поехал сразу на парковку. Там его мог ждать вызванный по защищенному каналу мобиль — да хоть пять мобилей, для отвлечения внимания. Их он мог отправить по разным адресам — и исчезнуть.
Из записи следовал один-единственный вывод: брат был один и действовал без принуждения.
Закрыв глаза, Мирон еще раз прокрутил весь ролик. Теперь уже по памяти. Отметил мельчайшие детали: количество дырочек на ботинках брата — по три с каждой стороны; оттенок подошв — розовый; качество пуговиц на пальто — черепаховые, выточенные вручную; отсутствие галстука — он никогда их не признавал… То, что оттенок полоски на рубашке идеально совпадает с оттенком узора из ромбов на вязаной безрукавке, надетой под пальто… Манеру держать плечи — чуть приподнятыми, будто в постоянном ожидании удара; наклон головы, суетливые, и в то же время четкие, выверенные движения длинных пальцев, бегающих по панели в лифте.
Это без сомнения был Платон. НАСТОЛЬКО точно подделать его манеру двигаться невозможно.
Десятым чувством человека, воспитанного в бетонных джунглях, Мирон понял, что солнце ушло далеко за полдень. Характерные признаки серотонинового голодания — нормально спал он больше сорока часов назад — проявлялись всё ярче. Перед глазами будто повисла тонкая призрачная дымка, в ушах раздавался нудный свист, язык покрылся мерзким налётом, будто он выкурил целую пачку дешевых Ихейюань за раз.
Надо поспать. Если не поспать сейчас — кто знает, когда удастся прилечь еще разок?
И тут раздался стук в дверь. Мирон подскочил.
— Ваш завтрак, синьор.
Господи… — он откинулся в подушки. Совсем забыл о том, что сделал заказ. И о том, что без линии доставки заказ этот доставляют долго. Очень долго.
Намотав вокруг талии полотенце, он открыл дверь и принял — не пустив официанта даже на порог — тележку на колёсиках, сплошь заставленную тарелками под серебряными крышками. Сообразил, что в отелях принято давать чаевые, вызвал интерактивный модуль и сбросил с синей карточки какую-то сумму. Судя по широкой улыбке парня — довольно значительную.
От картошки-фри пахло детством. Временем, когда был жив отец. Он водил их с Платоном в ближайший МакДональдс по воскресеньям. Брал им с братом по хеппи-мил, себе — розовый и тягучий, как шпатлёвка, клубничный коктейль, в который добавлял изрядную порцию коньяку — его он всегда носил с собой, в старой армейской фляжке…
Сидя в одном полотенце на кровати и запихивая в себя трёхэтажный сэндвич, Мирон активировал гостиничный модуль и приказал открыть окно миланского магазина кожаных курток — там он закупался, будучи подростком, сшибающим дикие деньжищи на киберспорте.
Проваливаясь в сон, чувствуя приятную тяжесть в желудке и вкус картошки на языке, он вновь увидел своё лицо, обрамленное золотым шлемом с чёрной щеткой конских волос…