Страница 46 из 82
Он мог бы производить угрожающее впечатление, — подумал Мирон. — Если б не был метр с кепкой. И снял розовые пушистые тапочки.
Робокопы запрещены уже лет десять тому, — пробегает незваная мысль. — А списанную броню довольно легко купить…
— Да выходите уже, — говорит Робокоп ломающимся подростковым дискантом, и повернувшись к ним спиной, шлёпает к открытой двери квартиры. — Что, игромана никогда не видели?
— Капюшончик? — неуверенно произносит Амели.
— А кто же ещё, цыпа? — подняв руку, он стучит указательным пальцем по своему дарт-вейдерскому шлему.
Всё-таки не похоже на мою конуру, — думает Мирон, привалившись к барной стойке, захламлённой до нельзя проводами, разъёмами и железяками, в которых с трудом угадываются материнские платы и интерфейсы тридцати, а то и сорокалетней давности.
Переборки между несколькими модулями вынесены, составляя единое полутёмное пространство. Из-за обширности периметра кажется, что потолки очень низкие. В глубине угадываются окна, заклеенные поцарапанным чёрным пластиком.
Из царапин струится утренний свет, оставляя золотые полосы на голом бетонированном полу. Там перекатываются комочки пыли вперемешку с фантиками от конфет и упаковками от чипсов. Стаканчики от сублимированного супа громоздятся на пенороловых одноразовых подносах, стопки уходят под потолок, с них свисают ниточки паутины.
В центре этого хаоса несколько металлических стеллажей полукругом огораживают кресло-трансформер. От приборов, назначение которых Мирон угадать даже не пытается, к нему тянутся провода — свитые в косы, забранные прозрачными хомутами, разноцветные и чёрные. Сходство с сосудами в теле человека приходит на ум само.
— Где твои родители? — идиотский вопрос, понимает Мирон, но не задать его пацану лет тринадцати просто не может. — Ты что, живёшь один?
Логово дракона — кресло с проводами — разворачивается на сервоприводах, из подголовника смотрит бледное лицо. Шлем Капюшончик снял. Из уважения к гостям, надо понимать.
— Мать умерла, когда мне было восемь, отца не знаю, — говорит пацан. Волосы его похожи на стеклянные волоконца, или на мицелий гриба. Кожа такая белая, что светится сама по себе.
— А кто платит за всё это?
— Чел, ты как с луны свалился, — Капюшончик любит щеголять старинными идиомами. — Я — свободный предприниматель. Самостоятельный индивид.
— То есть, хакер, — кивает Мирон.
Амели упорхнула в душ — в берлоге нашлось место и такому чуду техники, а они остались вдвоём. Мирон чувствует неловкость наедине с этим странным взрослым ребенком. Прихлёбывает кофе из банки — самогрейки. Их у Капюшончика залежи, несколько контейнеров.
— Я предпочитаю определение «бизнесмен», — говорит пацан. Пол-лица занимают громадные авиаторские очки, стёкла зеркалят стеллажи с железяками. — Я вырос в Плюсе. Информация — это окружающая среда. Предлагаемые обстоятельства. Реальность, данная мне в ощущениях. «У нас свой мир — мир электрона и клавиатуры, мир красоты данных. Мы используем существующие системы, и не хотим платить за то, что должно быть бесплатным, но принадлежит богачам. Нас не волнует цвет кожи, вероисповедание. Вы делаете ядерные бомбы, разжигаете войны, убиваете, и пытаетесь заставить нас думать, что всё это для нашей же пользы»
— Тысяча девятьсот восемьдесят шестой год, — кивнул Мирон. — Манифест хакера.
— Я не думал, что ты НАСТОЛЬКО старый, чел.
— Просто у меня хорошая память. И я тоже был подростком.
Кофе из банки совсем не похож на кофе. Просто коричневая жижа, напичканная синтетическим кофеином и сахаром.
— Но ты меня понимаешь, — он не спрашивает. Утверждает.
— С чего ты взял?
— Ты — лошадь Дамбалы. Проводник. Ты выпустил в Плюс божество. Хозяина Неба.
Мирон порылся в памяти.
— Великий Змей? Это Платон-то? Тогда я — чебурашка.
— Его появление было предсказано. Было пророчество: он придёт, и приведёт за собой других. И Плюс населят киты и левиафаны.
— Чувак, ты просто перечитал древней фантастики, — мягко сказал Мирон. — Мой брат — не бог. Он просто человек, такой же, как ты и я. Нет никаких левиафанов.
— Но они есть, — упрямо мотнул головой мальчишка. — Один из них приходит ко мне. Говорит со мной в Плюсе. Когда он говорит, священный код выжигает дорожки ве-ве в моей голове.
Мирон сдавил переносицу, прикрыл глаза и сделал несколько вдохов, прежде чем продолжить.
— Послушай, — сказал он, стараясь не сорваться. — Я охренеть как устал. Не спал дня три, наверное. И не жрал толком. Нам пришлось добираться к тебе через пол-Европы, и путешествие, мать его, не было приятным. Поэтому, при всём моём к тебе уважении, и невзирая на законы гостеприимства, если ты продолжишь пиздеть в том же духе, я встану и надеру твою мелкую жопу.
— О’кеюшки, — пацан соскочил со своего насеста, прошаркал к Мирону в тех же розовых тапочках, уселся на соседний табурет и сложил руки на столешнице, как примерный школьник. — Как ты думаешь, твоя тёлка, когда выйдет из душа, мне даст?
Мирон сдавил банку так, что она хрустнула. Коричневый фонтанчик взметнулся в воздух и забрызгал подбородок и майку.
— Во-первых, завязывай, — посоветовал он. — Если ты ляпнешь что-то такое при Амели, одним надиранием задницы не обойдётся. Она тебя расчленит. И знаешь что? После этого ты продолжишь на неё работать. Усёк?
— А во вторых? — Мирон никак не мог понять, глумится Капюшончик, или говорит серьёзно. Чертова постирония.
— А во-вторых, она не моя тёлка. Мы партнёры. По бизнесу.
— О’кеюшки, — кивает пацан и поправляет очки.
— Почему ты всё время в стёклах? — раздражение Мирона начинает подгорать. — Здесь темно, неужели ты хоть что-то видишь?
— Мой тапетум, — пацан приспускает очки и Мирон видит серебряную радужку в розовых жилках кровеносных сосудов. Когда Капюшончик чуть изменяет угол наклона головы, глаза сверкают, как у кошки. — Его слишком много, чел. Я ослепну, если в зрачок попадёт прямой луч. Наследственность.
— Есть же линзы, — бормочет Мирон. — Коррекция зрения, наконец. Не пробовал заменить хрусталики?
— Тело — храм.
— Именно поэтому у тебя под сводом черепа разъём для нейроинтерфейса?
— Это чтобы не пользоваться Ванной, — малец наконец-то смущается. — Не хочу, чтобы моими мозгами пользовались, как выгребной ямой.