Страница 1 из 16
Глава 1
3.1
У гарсона, который принёс кофе, была искусственная рука, оправленная в глянцево-розовую псевдо-плоть.
Мирон сделал глоток из крошечной чашечки — кофе напоминал чёрную грязь, приправленную корицей, и посмотрел сквозь дождь на безлюдную улицу.
Говорят, Париж под дождём пахнет жареными каштанами. Для Мирона этот город навечно приобрёл запах горящей бумаги и дешевого японского табака Мёвиус.
…Появилась, как всегда, с опозданием. Волосы летят по ветру, помада на губах чуть смазана, в руке — сумочка из натуральной кожи.
Сев за столик, она заложила ногу на ногу — чёрная сетка чулок натянулась на коленях — и поправила короткую юбку.
— Беги, — сказала Амели, небрежно закуривая и выпуская дым в промозглый парижский вечер. — Сматывайся, пока не убили.
Он попытался возразить, но Париж раскололся на миллион зеркальных осколков, сквозь которые проступил выгоревший тент палатки.
Мирон поморгал. Что его разбудило? Вспомнив зеркальные осколки — вечная память о Сонгоку — он вздрогнул, откинул тонкую нанопорную плёнку спальника и вылез из палатки в морозное утро.
Что-то изменилось.
На фоне фиолетового, начинающего светлеть неба, очертания высокого комбайна для уборки сои напоминали небоскрёб. Он бесшумно плыл над сонными ещё растениями, стряхивая с листьев ночную росу.
Фактически, это был не комбайн. Настоящая фабрика-кухня, управляемая со спутника. На входе поступают бобовые стручки, прямо с жесткими сухими стеблями, на выходе — готовые обеды в вакуумных упаковках.
Длинные усики-сенсоры комбайна топорщились, как жвалы исполинского насекомого.
В километре от него высился еще один комбайн, дальше — еще один, создавая непрерывную цепочку переработки бобов в условно-съедобные, совершенно одинаковые замороженные обеды.
Мирон вдохнул пряный, наполненный запахами влажной земли и скошенной травы воздух, и застегнул куртку — изо рта при каждом выдохе вылетали облачка пара.
Взяв бинокль, он настроил видоискатель и стал внимательно, сектор за сектором изучать пространство вокруг себя.
Степь. Когда-то выжженная и сухая, как подмётка стоптанного башмака, сейчас она сплошь колосилась зелёными побегами и вибрировала от гула работающих днём и ночью машин.
Пока работающих, — поправился он, наблюдая, как комбайн, раскинув множество щупалец, собирает урожай. За ним оставалась чёрная развороченная земля — с внесёнными во взрыхлённую почву удобрениями и новыми семенами.
Наследие Карамазова, воплощенное в миллионе таких вот комбайнов по всему миру, сокращалось с каждым днём. Как раз вчера Мирон видел мёртвую фабрику-кухню, с развороченными внутренностями, пустую, как скорлупа выеденного яйца. Перед ней расстилалась километровая полоса высохшей на корню сои — в соседние комбайны не была заложена программа прибирать за погибшими…
Вот бинокль зафиксировал движение — вспышки крошечных зелёных огоньков вычерчивали траекторию трассерной пули. Она приближалась с неотвратимостью, к которой Мирон уже привык.
Куда бы он ни скрылся, где бы не спрятался — его всё равно находят. По спутниковым снимкам, по следу покрышек турбо-джета. По тонкому, но неистребимому облачку феромонов.
После того, как покинул Токио, Мирон пытался затеряться в мегаполисах Карачи, Мумбаи, Лагоса и Стамбула — там, где человеческие муравейники достигали исполинских, совершенно абсурдных размеров. Не помогло. Его находили так же легко, как амёба находит единственный источник света в совершенно тёмной среде.
Запомнив направление, Мирон скрылся в палатке, и появился с винтовкой, на ходу настраивая голографический прицел.
Трассерная пуля к этому времени выросла до размеров желудя и продолжала приближаться. Мирон поймал её в прицельный маркер и сделал один глубокий выдох. Нужно подождать еще пару секунд и…
Получается, пустыня тоже не вариант. Степь, где на многие сотни километров нет ничего, кроме автоматических комбайнов, где взгляд уходит за горизонт, так и не встретив ни малейшего препятствия, тоже подвергается тщательному анализу — как и городские трущобы. Каждый её клочок, каждая пядь просматривается со спутников. Чтобы отыскать его, Мирона.
Наконец дрон подлетел на такое расстояние, что можно было стрелять. Мирон закрыл один глаз, нашел пальцем крючок, и…
Дрон рухнул в заросли сои неожиданно, словно камень. Выстрелить он так и не успел.
Из-за спины, оттуда, где находился упакованный в компактное яйцо турбо-джет, раздался сухой смешок. Чувствуя, как съёживается кожа на спине, Мирон медленно повернулся. Глянул поверх поляризованного тента палатки. А затем осторожно разжал одну руку и поднял винтовку над головой.
Кочевники. Слышал о них много, но увидел в первый раз. Бородатые дядьки в малахаях, кожаных костюмах и на совершенно бесшумных электробайках. Вот почему он их не слышал…
В руках одного из них пучилась широким раструбом портативная энергетическая пушка. Это объясняло падение дрона — ему попросту вырубили всю электронику.
Ближайший комбайн, кстати сказать, тоже остановился. Жвалы замерли под нелепыми углами, сенсоры слепо уставились в землю.
— Салам, — поздоровался дядька и убрал пушку за спину. — Твоя добыча — моя добыча?
— Салам, — в тон ему ответил Мирон и опустил винтовку — рука уже стала затекать. — Моя добыча — твоя добыча.
Дядька кивнул джигитам, коих насчитывалось еще трое, и те, пришпорив байки, унеслись в направлении поверженного дрона.
— Хороший софт, хорошее железо, — дружелюбно улыбнулся сквозь усы тот, кто остался. — Ты точно не в обиде?
Говорили на унилингве: смеси русского и японского, им пользовались все в этой части Евразии.
— Да я собирался просто его грохнуть, — пожал плечами Мирон. — Рад, что вам он пригодится. Только распотрошите его хорошенько, лады?
— Не сомневайся, — дядька сощурил узкие глаза. По коричневому лицу разбежались тонкие лучики морщинок.
— Комбайны — тоже ваша работа? — Мирон кивнул на замершую махину. В глубине её что-то потрескивало, остывая.
— Батареи, — мужик похлопал по круглому боку своего металлического жеребца.
— И не жалко? — спросил Мирон. — Они, вроде как, еду делают…